Где эта улица, где этот дом. Евгений Воробьев

Ильич, – отрекомендовался мальчик в пилотке. И тут же деловито осведомился, указав подбородком на ордена: – Тот, который с краю, Отечественной войны орден?

      – Так точно.

      – Какой же степени?

      – Второй.

      – Лучше бы первой. Первая степень старше.

      – Что же теперь делать, Павел Ильич? Не заслужил больше.

      – Надо было лучше стараться, – наставительно сказал Павел Ильич.

      – В другой раз буду знать, – ответил Левашов серьезно. – Ты, Павел Ильич, не очень меня ругай, а лучше скажи, где у вас тут самое знаменитое место для купания?

      – Мы вам, дяденька, пойдем покажем, – вызвался Санька.

      – Ради компании, так и быть, сходим, – сказал Павел Ильич. – Заодно черники наберу.

      Резким движением локтей он поправил сползающие штаны и пошел вперед.

      Теперь, при свете дня, Левашов увидел всю деревню из края в край. Избы поредели и стояли, отделенные друг от друга большими пустырями. Между старыми избами поднимались вновь отстроенные; свежие бревна еще не всюду утратили свою белизну. Некоторые избы были подведены под крышу, на других усадьбах стояли срубы – повыше, пониже. Печи сгоревших домов были разобраны, кирпич вновь пошел в дело. И только у одной закопченной печи, стоящей под открытым небом, хлопотала хозяйка. И так она привычно орудовала ухватом и переставляла горшки на загнетке, словно стряпала у себя в избе. Недалеко от печи, под конвоем обугленных яблонь, ржавел немецкий танк.

      Павел Ильич торопливо спустился тут же, по соседству, в подвал сгоревшего дома. Пепелище было огорожено плетнем, на котором сохло цветастое белье и глиняные горшки, насаженные на колья. Как ни в чем не бывало на пустырь вела калитка.

      Павел Ильич появился такой же степенный, с краюшкой хлеба и с небольшим латунным ведерком, сделанным из снарядного стакана.

      «Калибр сто пять, немецкий», – отметил про себя Левашов.

      – Пашутка! – закричала вдогонку простоволосая женщина.

      Ее голова показалась над землей из подвальной двери.

      Павел Ильич сделал вид, что не слышит.

      – Пашутка-a-а! Может, сперва поснедаешь?

      – Успею. Не грудной!..

      Он был явно недоволен этим «Пашуткой», прозвучавшим так некстати в присутствии приезжего…

      Война напоминала о себе на каждом шагу.

      Перед высокими порогами изб в качестве приступок лежали снарядные ящики. На санитарной повозке с высокими колесами, явно немецкого происхождения, провезли в кузницу плуг. Прошла баба с ведрами на коромысле – под ведра были приспособлены медные снарядные стаканы.

      «Калибр сто пятьдесят два. Наш», – определил Левашов.

      Впервые он шел днем по этой деревне не хоронясь, не пригибаясь, ничего не опасаясь, и счастливое ощущение безопасности овладело всем его существом.

      Ныне Большие Нитяжи вытянулись дальше прежней своей околицы, туда, где на восточном скате холма находился когда-то командный пункт дивизии. Разве думали саперы, мастерившие блиндажи в пять накатов, что после