Молитва из сточной канавы. Гарет Ханрахан

кто?

      Шпат отвечает: сворачивает дверь с петель и швыряет ее, восемь футов цельного дуба, в этого человека. Тот пригибается, ступает вперед и снова всаживает посох, как копье, в ногу Шпата. В этот раз что-то хрустит.

      – Кто тебя сюда послал, парень? Скажи мне, и, возможно, я позволю ей жить. Может, даже помогу тебе спасти ногу.

      – Вали на кладбище.

      – После тебя, малый. – Ловец воров движется почти с быстротой сальника и огревает Шпата посохом по ноге в третий раз. Боль разбегается волной землетрясения, и Шпат валится. Прежде чем он пытается взгромоздить себя на ноги, ловец воров за его спиной – жердина падает четвертым ударом, прямо по хребту, и все тело Шпата цепенеет.

      Он не может пошевелиться. Он стал камнем. Целиком камнем. Живой могилой.

      Он кричит, ведь рот его действует, орет и хнычет, умоляет, канючит пощадить его, или убить, или сделать что угодно, только не оставлять его тут, запертым в развалинах своего тела. Ловец воров пропадает, и пламя подходит все ближе и – наверное – жарче, но он не чувствует его жара. Через какое-то время прибывают стражники. Они суют ему тряпку в рот, выносят его наружу и ввосьмером заваливают на телегу.

      Там он и лежит, вдыхает запах пепла и вонь алхимической слизи, предназначенной тушить пожар.

      Ему видно только дно телеги, устланное несвежей соломой, но голоса слышны. Стражники носятся в разные стороны, толпа охает и ахает, пока сгорает Верховный суд Гвердона. Новые крики: дайте дорогу, дайте дорогу.

      Шпат медленно плывет в темноту.

      Опять голос ловца:

      – Один смотался по крышам. Пусть его хватают ваши свечи.

      – Южное крыло погибло. Все, что можно – спасти восточное.

      – Шесть трупов. И сальник. Попал в огонь.

      Другие голоса, рядом. Женщина в холодной ярости. Мужчина постарше.

      – Это удар по правопорядку. Объявление анархии. Войны!

      – Пепелище остынет не скоро. Мы не узнаем, что пропало, пока…

      – Значит, это каменный человек.

      – Главное не что мы сумеем спасти, а какие меры предпримем.

      Телега покачивалась взад-вперед, и подле Шпата кладут другое тело. Он не видит, кого, но слышит голос Кари. Она по-прежнему бормочет под нос непрерывным потоком слов. А он пытается хотя бы буркнуть, подать знак, что она не одна, что он до сих пор здесь, в скорлупе из камня, но рот обвязан кляпом, и не выходит ни звука.

      – Что тут у нас, – произнес новый голос. Шпат чувствует нажим на спине – очень-очень легкий, очень-очень далекий, такой нажим почуяла бы гора, когда б на нее сел воробей, – а затем укол боли, как раз в том месте, куда огрел ловец воров. По нервам опять проносится вспышка, и он радостно встречает дикую боль в оживающих плечах. Алкагест, крепкая доза благословенного, жизнедарящего алкагеста.

      Он снова будет двигаться. Он пока не стал камнем. С ним еще не покончено.

      Шпат прослезился от благодарности, но слишком устал – и говорить, и шевелиться. По венам растекался