Сакральное искусство Востока и Запада. Принципы и методы. Титус Буркхардт

в соответствии со специфической природой христианства; подробнее об этом будет сказано ниже. Совсем не удивительно, что происхождение христианского искусства должно было затеряться для нас во мраке доконстантиновой эпохи, поскольку подобным же образом утеряны истоки многих традиций, признаваемых апостольскими. Несомненно, на протяжении ранних веков христианства относительно изобразительного искусства существовали некоторые сомнения, обусловленные как иудейским влиянием, так и совершенным несходством с древним язычеством; ибо пока повсеместно была жива устная традиция и христианство еще не достигло полного расцвета, изображение христианских истин могло играть только весьма относительную роль, и то на особых основаниях. Но позже, когда социальная свобода, с одной стороны, и стремление к общности, с другой, поддержали религиозное искусство или даже сделали его необходимым, оно явилось бы весьма чужеродным, если бы традиция, со всей ее духовной жизненностью, не наделила эту возможность проявления той духовностью, которая совместима с ее природой.

      Что касается ремесленной традиции с ее дохристианскими корнями, то она прежде всего космологична, поскольку работа ремесленника вполне естественно имитирует образование Космоса из Хаоса; поэтому ее видение мира не связано непосредственно с христианским откровением, христианский язык не является априорно космологическим. Тем не менее, слияние ремесленного символизма с христианством было жизненной необходимостью, поскольку церковь нуждалась в изобразительном искусстве, для того чтобы облечь себя в видимые формы, и, усваивая ремесла, она не могла не воспринять те духовные потенции, которые в них содержатся. К тому же ремесленный символизм являлся фактором равновесия в психической и духовной структуре христианского города; он, можно сказать, компенсировал одностороннее давление христианской морали, аскетичной как таковой, открывая божественные истины в свете, относительно «не-моральном» и, во всяком случае, ненасильственном. Проповеди, настаивающей на том, что следует делать всякому, кто желает стать святым, ремесленный символизм противопоставляет видение космоса, который свят своей красотой1; он заставляет человека естественно и почти непроизвольно приобщаться миру святости. Очистив ремесленное наследие от искусственных наслоений, навязанных ему греко-римским натурализмом, как бы опьяненным человеческой славой, христианство высвободило сохраненные в этом наследии неувядаемые элементы, вновь утверждающие законы космоса[47].

      Точку соприкосновения между чисто христианской традицией, теологической в своей основе, и дохристианской космологией можно обнаружить в христианских символах катакомб, и особенно в монограмме в форме колеса с шестью или восемью спицами. Хорошо известно, что эта монограмма, которая восходит к древнейшим временам, составлена из греческих букв c и r («хи» и «ро») – либо самих по себе, либо объединенных с крестом.

47

«Гнозис, благодаря тому самому факту, что он представляет собой не „бытие“, а „познание“, сосредоточен не на „том, что должно быть“, а на „том, что есть“. Он приводит к представлению о мире и жизни, резко отличающемуся от взгляда, возможно, более „похвального“, но менее „истинного“, принятого волитивным мировоззрением по отношению к превратностям существования». (Frithjof Schoun, «Sentiers de Gnose», Paris, La Colombe, 1959, chap. «La Gnose, Langage du soi».)