Тарон. Нуш

от начала до конца… хотя, есть ли конец в материнском горе? Было нелегко, почти невозможно говорить с Тароном о смерти, он становился другим человеком, в одно мгновение исчезала с лица улыбка и его небесно-голубые глаза становились бесчувственными стекляшками; нервничая, он неосознанно все чаще поправлял свою прическу, заглаживая серебристую седину к затылку. Его нежные и тонкие черты лица обретали суровость, и было что-то жесткое в его жестах. И одна Нелли знала и понимала причину такого радикального изменения в Тароне, от одного только услышанного слова «смерть».

      Еще в детстве будущий режиссер тяжело перенес трагическую смерть любимых и любящих его, единственного сына, родителей. В тот день, который пришел, начавшись, как и другие дни, но ставший ужасным событием… По желанию родителей он остался у бабушки, а наутро, в тот день, проснувшись в радостном ожидании звонка от родителей, он вдруг увидел слезы и услышал крик Ирэн.

      – Тарон, мне приснился жуткий сон, я не могу прийти в себя! Будто твои родители ехали в машине, и вдруг началась стрельба по автомобилю, превращая его в решето. Восьмилетний Тарон хлопал глазами, смотря на свою растрепанную, всю в эмоциях бабушку, и не мог понять, о чем она говорит. Ирэн не разрешала маленькому Тарону называть ее бабушкой, настаивая, чтобы он обращался к ней по имени. Но уже тогда он знал тот факт, что в тот день смерти его деда, мужа Ирэн, бабушке тоже привиделся вещий страшный сон, предвещая кончину деда.

      Тарон интуитивно ощущал на себе объятия его строгой бабушки, хоть и ни разу за восемь лет жизни она не обняла его, как это делали бабушки его ровесников, ни разу он не видел и не получал от нее ласки. Ее грозный образ настолько запечатлелся в его детском сознании, что даже тогда, в тот день, она обняла его впервые, он так и не решился произнести вслух: «Не плачь, бабушка, не надо, не плачь».

      Только мысленно повторял, как заклинание: «Бабушка, не плачь, бабушка, не плачь…» И так же рождались заклинанием слова на похоронах его родителей, где он крепко сжимал ручонкой ладонь его суровой бабушки. Она сумела удержать слезы в себе, ни слова не сказав вездесущим папарацци и не взглянув в объектив камер приехавшего телевидения. А после похорон, оказавшись дома, без посторонних и чужих взглядов и ушей, она негромко позвала его к себе:

      – Теперь можешь плакать, Тарон, здесь только я и ты.

      Ее слова прозвучали словно приказ для маленького мальчика. Строго взглянув в голубые глаза внука, она негромко, но четко произнесла:

      – Они тут. С нами. Их присутствие незримо, – и она прикоснулась ладонью к фотографиям сына и невестки, стоявшим на одной из полок книжного стеллажа. И уже сразу же изменившийся, грозный взгляд Ирэн из-под нахмуренных бровей упал на пожилого мужчину на фото, улыбающегося и с раскинутыми руками, будто желая объять небо.

      – Рудик, ты теперь доволен? Любимый, они оба теперь под твоим крылом, под твоей вечной опекой… – голос Ирэн оборвался, и слезы потоком хлынули из ее глаз:

      – Береги