Власть. Попытка тренинга. Леонид Зорин

решения владельца авторских прав.

* * *

      1

      В самую дерзкую юную пору я не стремился стать вожаком. Хотел быть человеком команды.

      Взвешивал собственные возможности, трезво оценивал вероятности.

      Трезво просчитывая все риски, дал себе слово не лезть на вершину, на Эверест – на этом клочке место найдётся лишь одному.

      Я видел себя вторым. Но – не третьим.

      2

      В лидеры меня не тянуло. Всякое первенство предполагает почти непременное одиночество, а от него исходит холод.

      Жить в этом климате день за днём и неуютно, и опасно, выстудить можно себя самого.

      Но эта опасность мне не грозила. Ибо по милости небес я от рождения был ледовит, и не было никаких причин меня дополнительно подмораживать.

      В самых отчаянных переплётах я крепко держал себя в руках. И знал, что могу на себя положиться.

      3

      Я понял – и сравнительно быстро, – что следует себя ограничивать. Но не чрезмерно. Так, ненароком, можно и вовсе сойти с дистанции.

      Мне было проще её держать. Я был нацелен на серебро.

      Но повторяю – не на бронзу.

      4

      Есть много достаточно убедительных, достаточно веских преимуществ, которые достаются второму.

      Необязательно днём и ночью жариться под прожекторами – ему предоставляется право на часть пространства и личную жизнь.

      Он может лелеять любимую женщину, иметь персональные пристрастия.

      Он не несёт прямой ответственности за судьбоносные решения и за непопулярные меры.

      Ему доступны многие блага, и с ним не связывают несчастья.

      Одна беда – его донимает неутолённая жажда быть первым.

      5

      Есть разного рода несовершенства. Иные пороки отлично смотрятся.

      Возьмём для примера такие свойства, как дерзость, упрямство или заносчивость.

      Здесь важен единственно угол зрения.

      И дерзость под умелым пером предстанет юношеской отвагой, упрямство – упорством, а заносчивость – гордым стремлением к независимости.

      Но прежде, чем сделать решающий выбор, необходимо как можно тщательней исследовать свои лабиринты.

      6

      Это нелёгкая обязанность. Следует быть нелицеприятным, а это непросто, когда приходится судить о человеке, столь близком, неотделимом от вас самого.

      Хочется быть предельно бережным, безукоризненно деликатным, увидеть себя в таком освещении, чтобы остаться в ладу с собой.

      Испытываешь зависть к писателям, способным на беспощадную исповедь.

      Впрочем, и в этой жёсткой решимости иной раз просвечивал трезвый расчёт.

      7

      Эти бесстрашные путешественники были не лишены лукавства. Однажды почувствовав недостачу отпущенных природой щедрот, они догадались, чем возместить эти недоданные достоинства.

      Самые чуткие оказались самыми мудрыми – догадались, какие возможности заключены в распахнутости и откровенности.

      Так родилась на белый свет исповедальная литература.

      8

      Очень возможно, именно этот эксгибиционистский жанр, в чём-то, пожалуй, и мазохистский, вырыл непроходимую пропасть между политикой и словесностью.

      Некогда, в минувшие дни, они совмещались небезуспешно. Макиавелли и Дизраэли были отличными литераторами. Черчилль стал даже лауреатом. Политики изящно кокетничали откровенным пренебрежением безнравственной сутью своей профессии. Клемансо однажды спросил Падеревского, непревзойдённого пианиста, ставшего первым премьером Польши: «И как вы решились с таких вершин спуститься в нашу грязную яму?»

      Однако впоследствии эти шутки закончились раз и навсегда. Уж слишком неуместными стали, когда человеческая кровь, востребованная Большой Политикой, превысила всякий мыслимый уровень и прежние локальные битвы переросли в мировые бойни.

      Выяснилось, сколь относительна наша хвалёная цивилизация и сколь кровожадно, неизмеримо, свойственное нам мракобесие.

      9

      Чем глобальнее становилась роль, которую отводила история Большой Политике, и чем страшнее была эта роль, чем очевидней и необратимее Человеческая Комедия преображалась в трагический ад Второго Всемирного Потопа, на сей раз захлёбываясь кровью, тем безотраднее и беспочвенней стала наивная надежда французского энциклопедиста выиграть жизнь, искусно спрятавшись – где бы ты ни укрылся, найдут, вытащат, пригласят на казнь.

      И если истинное искусство и впрямь неотделимо от исповеди, Большая Политика, напротив, предпочитает язык безличный, бескрасочный, неопределённый. Он оставляет возможность манёвра и своевременной ретирады.

      10

      Когда я понял, насколько пронизана, как густо окрашена