Ветви Ихуа. Александр Соловьёв

разлепляет веки. Плечистый горбатый силуэт маячит над ним на фоне серого купола пещеры, покрытого натеками. В закоулке Дзендзелей нет своей лампы, но освещения, которое проникает из среднего штрека, хватает, чтобы свободно ориентироваться и даже всякие бытовые дела делать.

      «С кем охочусь? Тьфу, дерьмо! С Обезьяной Своном!»

      Сигурд садится, с кряхтением вычесывает на пояснице спиногрыза.

      – Шибко дрыхнешь, – ворчит дядя Огин. – О, Спаро великодухствующий, помоги растолкать лежебочище. – Эти слова он повторяет всякий раз, как будит племянника, вот уж двенадцать лет, что он Сигурду за отца и мать приходится.

      – Завалю килуна, – отзывается Сигурд и на ноги вскакивает.

      Два прыжка – и он уже у проема, что ведет к отхожему месту. Проскальзывает в расщелину, пробегает по узкому проходу и останавливается на краю пропасти – как раз под маленькой лампочкой, прицепленной к своду в трех футах над головой. Помочившись в темную гулкую бездну, бросается обратно.

      – Дядя Огин! Слышь? Нынче килуна завалю! Во как!

      Сигурд гогочет, сотрясается от злобного смеха, – вспыхивают маленькие глазки дяди Огина, спрятанные под выступающими надбровными дугами.

      – Гляди мне, Сижику… – Дядя Огин хватает племянника за плечи. – Ежели станешь к Северной Черте бегать, то таво… старому Джикеру пожалуюсь, пущай в твоем черепке балабанку-то прибавит, чтоб ты не энто…

      – Чего не энто? Он и так, небось, прибавил, – бурчит Сигурд, освобождаясь от цепких дядиных рук и яростно почесывая у себя под ошейником. – Не знал? Так вот, прибавил. Башку теперь сносит – хана…

      – О, Спаро… – удрученно вздыхает дядя Огин.

      Сигурд снова гогочет, хватает со столика кувшин с водой: три глотка – и пуст. Ставит на место, причмокивает.

      – Что за дела, дядь Огин? Дрыхни давай. Слышь… говорю тебе, с килуном ворочусь. Узнаешь.

      Насильно уложив дядю в постель, он притискивается к нему – так они всякий раз делают перед выходом на верхняк, кроме тех случаев, когда вместе охотятся.

      – Не бегал бы к Северной Черте, Сижику, – шепотом уговаривает дядя Огин.

      Сигурд отвечает ухмылкой, натягивает до бровей вязаную шапку и, схватив крышку, бросается в штрек.

      Не по душе ему, конечно, когда дядя недоволен. По большому счету мог бы и пообещать, что не подойдет близко к Северной Черте, да только врать Сигурд не умеет, особенно дяде: больно уж к нему привязан.

      Ладно. Первым делом – в кухню, ужинать. От одной только мысли рот слюной наполняется.

      Деревянные бочки разят остротой. Это в них брага дозревает. Ух, до чего же приятно этот запах ноздри щиплет.

      На столе для охотников еще пусто.

      – Где жрать? – спрашивает Сигурд у стряпухи Дины нарочито грубым тоном.

      Он всегда приходит на пять минут раньше, и бабы каждый раз не успевают подать.

      – Шибко ты хош, – недовольно, но с боязнью ворчит скуластая Дина.

      Сигурд ухмыляется. Он удовлетворен: любит, когда