Секретный фронт. Аркадий Первенцев

«философических раздумий» и ему хотелось, чтобы его советы были в какой-то мере полезными.

      – Наше движение (имелось в виду «оуновское») замыкается в узкие рамки, – говорил он, вышагивая по комнате от стола с бюстиком Муссолини к другому столику, с гнутыми тонкими ножками и инкрустированной крышкой. – Нашему боевому активу не хватает широты мысли, крылатого полета в будущее, пристального и всеобъемного изучения перспективы. Мы идем к цели эмпирическим путем, вернее, не идем, а переползаем под убойным огнем противника и взываем не к разуму, а к инстинктам… Что вы думаете на этот счет? – неожиданно в упор спросил он.

      Как человек, приученный повиноваться, Стецко попытался вскочить, но Роман Сигизмундович остановил его:

      – Сидите! Итак?

      – Чувство национального самосознания – инстинкт? – переспросил Стецко. – Конечно, к нам взывают предки, их зов иногда затемняет разум… Не знаю, как выразиться, но желание борьбы лично у меня продиктовано вполне зрелыми, продуманными мыслями…

      Роман Сигизмундович слушал, покусывая клок бороды, нетерпеливо переминался с ноги на ногу и, остановив зашедшего, по его мнению, в тупик собеседника, продолжил:

      – Вы мой гость, и мне неприлично было бы вам возражать. – Его красные губы раздвинулись в улыбке. – Я призываю к взаимному духовному обогащению, находя в этом призыве элементы равенства. Попробуем все же задержаться на затронутом мною вопросе об изучении перспективы. – Он прошелся от стены к столу, поднял указательный палец, как бы призывая к вниманию. – На мой взгляд, идти с открытым забралом на крупнейшую сверхдержаву, разбившую Гитлера и вот этого батю фашизма, – он щелкнул по бюстику Муссолини, щелчок пришелся как раз по лысине, – бесперспективно! Плюс к тому, имея перед собою такого опытного противника, как Сталин. К сожалению, мы никого не можем противопоставить ему, никого! Как бы мы ни старались! Против системы, заряженной мощными энергетическими токами, которыми пронизан ныне целый ряд государств так называемого народного режима, – и вы со своими грепсами, зашитыми в свитку, и я, проштудировавший многотомные фолианты, и те, кто выше нас… – он поднял глаза кверху, молитвенно скрестил руки, – бессильны. Мы преследуем дремучие цели, взывая к человеческим инстинктам, насаждая беспощадной рукой свое влияние среди запуганного населения, среди примитивных селян и горцев, среди городских обывателей. Я не отрицаю – нет, нет! – сложившихся методов борьбы, но я считаю, это – всего-навсего лишь начало великой, взаимно изнурительной битвы. И победят те, у кого зов предков сильнее, кто вовсю использует орудие национального самосознания, национальной гордости, достоинства, наконец. Границ не будет, господин Стецко! Битва будет идти внутри лагеря… Многие жертвы нынешних прямых атак бессмысленны…

      Стецко заволновался, опасаясь самой примитивной проверочной провокации. Туда ли он вообще попал? Зачем напустили на него этого сумасшедшего?

      – Не надо так со мной, – сказал Стецко. – Если вы думаете меня перепроверить, затея