Исповедь черного человека. Анна и Сергей Литвиновы

от срочных вызовов на переговоры сердце бывало не на месте – хотя самые неприятные известия все-таки сообщали обычно напрямую, телеграфом.

      И сразу потеплело, как услышал звенящий от радости мамин голос:

      – Все хорошо, Владик, просто хотела тебе сказать, что мы скоро увидимся!

      – Как?!

      – Я приезжаю в Москву! Представляешь?! На целый месяц! На курсы повышения квалификации. Жить буду в гостинице.

      – Как хорошо! А когда ты едешь?

      – После ноябрьских.

      – О, замечательно! Повидаемся.

      – Да! И сходим в театр. Ты поведешь свою старушку-маму в театр?

      – Ну, во-первых, ты совсем не старушка. А во-вторых, с большим удовольствием. Я как раз постараюсь достать хорошие билеты. В месткоме или непосредственно в кассах.

      – А как ты себя там чувствуешь, сынок?

      Тут началось обычное мамино занудство: не болеет ли он, как учеба и появилась ли у него девушка. А что вы хотите: Владик у нее единственный сын, растила без мужа, в войну его чудом сберегла – как же за ребенка не волноваться!

      Владик на вопросы о здоровье и о девушке отвечал односложно, с трудом скрывая, и от мамы, и от очереди, свое раздражение. Высказался, отчасти работая на публику:

      – Ма, да какие там девушки?! Первым делом у нас ты же знаешь что – самолеты. – И, чтобы перевести разговор, спросил: – Как там Аркадий Матвеевич?

      Аркадием Матвеичем звался отчим. Вернее сказать, не отчим, а новый мамин муж. А еще точнее, даже не муж – они не расписывались, а просто, как формулировалось в милицейских протоколах, сожитель. По сути, он был, конечно, маминым мужем. Спали они вместе и теперь, когда Владик в Энске не жил, даже заняли бывшую его комнату, и ему, когда приезжал домой на каникулы, приходилось дрыхнуть в одном помещении с бабкой. Раньше, когда отчим еще не вернулся из своих мест отдаленных, диспозиция была иная: у Владислава имелась в распоряжении своя собственная, персональная опочивальня (она же кабинет), а мамочка спала в другом покое с бабушкой.

      Отчим, как сообщила мама, был здоров и даже устраивался на работу.

      – Ну, я рад, – сухо бросил Владик. – А как бабуля?

      – Хорошо. Только по тебе скучает.

      Бабуля была вторым человеком (после мамы), который его безоговорочно любил. (Любовь остальных, прочих людей ему в ходе жизни следовало завоевывать.) Наверное, бабушка любила Владика даже сильнее, чем мама, – во всяком случае, уж точно безоглядней, чем она. И внук с большой охотой бабкину любовь использовал. И отдавал свое чувство в ответ, конечно. Бабушка была маленькая, сухонькая, чуть сгорбленная, точь-в-точь как рисуют старушек в книжках для детей. Все в бабке было родным, и все молодого человека устраивало – за исключением мелочей, правда: что она крестит его всякий раз при расставании и по утрам и вечерам бормочет свои молитвы, уже почти даже не скрываясь от чужого Аркадия Матвеича.

      – А что тебе из дома привезти? – спросила мама. – Может, тебе из книг что нужно?

      Мамуля,