Девять. Борис Херсонский

лáвровый венок при этом

      висит дамокловым мечом,

      добро, когда не кирпичом.

3

      Итак, рифмованные строки —

      как зэки, что мотают сроки,

      где рифмы – тачка и кирка,

      баланда, что на вкус горька,

      и ритм – решеткою тюремной

      гремит стопою подъяремной,

      а строфы – нары вдоль стены

      кошмарной лирикой полны.

4

      Бывали дни, гремела лира

      о Ленине, о деле мира,

      о сеялках и тракторах,

      колхозных танцах и пирах,

      стахановцах в подземных норах,

      и гонораров пышный ворох

      стучался громко в твой карман,

      нетерпеливый графоман!

5

      Где творчества дома? И где вы,

      крупнолирические девы?

      Оздоровительной возни

      с поэтом не хотят они!

      Где бедра? Где живот и ляжки?

      Лежат на пенсии бедняжки.

      На полке зубы между книг.

      В ушах – романс «О дивный миг!»

6

      О дивный миг! О сладкий крик!

      Был музы санаторной лик

      в порыве страсти запрокинут…

      О дивный мир! Жаль, ты покинут,

      не слышен лиры сладкий стон,

      гремит попса со всех сторон.

      И стихотворная реклама

      звучит средь общего бедлама.

7

      О муза! Ты жива, старушка.

      Тебе – полушка, мне – полушка,

      копейку сложим мы вдвоем,

      и, выпив, что-нибудь споем.

      Ну что ж! Не поминайте лихом!

      Под старость обернулся психом

      любимец муз. Смешон удел

      того, кто эту песню спел.

      «чем ближе к смерти тем дальше от истинной веры…»

      чем ближе к смерти тем дальше от истинной веры

      жаль инквизицию отменили она бы приняла меры

      на костре любовью Господней отступника грея

      говорят в народе сожги марана и в прахе узнаешь еврея

      поскреби россиянина и перед тобою татарин

      но не огорчайся будь за все благодарен

      за копейку в кепке лежащую перед безногим

      за высохших старичков которые сыты немногим

      за город у моря с троллейбусом и трамваем

      трамваи другие и город почти что неузнаваем

      небо тускнеет зато на губах любимых ярче помада

      первоклашка по пальцам считает окружности дантова ада

      длина окружности два пи эр но это проходят позже

      любовь умирает в муках на супружеском ложе

      а люди живут без любви прогорклой пропащей

      каждый из нас медь звенящая или кимвал звучащий

      особенно здесь у моря где притихший до лета

      приморский бульвар знаменитый театр оперы и балета

      платаны-пенсионеры с ободранной серой кожей

      человек чудак сам на себя не похожий

      надо сходить в музей поглазеть на полотна старых

      мастеров не все же глядеть на натуру в стрип-барах

      не все же вытаптывать травку проходя мимо врат церковных

      в сизом облачке смертных страстей и мыслей греховных

      «что думают старушки со скамейки…»

      что думают старушки со скамейки

      считающие жалкие копейки

      по поводу сомнительной семейки

      живущей на четвертом этаже

      с их пианино старым дребезжащим

      сыночком слабосильным и дрожащим

      с подсвечником и вилками фраже

      кто ходит к ним о чем ведутся споры

      какой чумы в них затаились споры

      на кухне их посуды грязной горы

      все близоруки в роговых очках

      все говорят с акцентом все картавы

      и нет на них контроля и управы

      отключишь свет читают при свечах

      что думают старушки со скамейки

      считающие жалкие копейки

      по поводу расхристанной еврейки

      с авоською идущей в гастроном

      как располнела плохо ногу ставит

      носком вовнутрь опять-таки картавит

      и говорит на языке чудном

      что думают о главном инженере

      приличный человек по крайней мере

      не