Эксклюзивный грех. Анна и Сергей Литвиновы

покончила с очередным блинчиком и объявила:

      – А я себе сейчас мэйк-ап буду делать.

      – Чего-чего?

      – Ну, макияж. Тени там, пудры…

      Надя замолчала, наблюдая за маминой реакцией. Сейчас начнет небось выведывать: а не влюбилась ли ты, милая дочка?

      Но мама ничего выспрашивать не стала. Вздохнула:

      – Созрела наконец… Или это Лена тебя сподвигла?

      – Ну, частью Ленка… – Надя увлеченно закатала в блин полную ложку варенья. – А частично сама решила. У меня лицо… как это говорят… нуждается в подчеркивании.

      – Могу помочь, – охотно предложила мама.

      – А ты умеешь? – поддела дочь.

      – Спрашиваешь! Я на работе всех девчонок красила. Чего-то, наверное, и сейчас еще помню…

      – Мамуль, ты у меня – золото! – просияла Надя. – И стрелки мне подведешь?

      – Могу и стрелки! – браво заявила мама.

      Надя вытерла сладкий от блинчиков рот, чмокнула маму в щеку и понеслась в ванную. Ей не терпелось побыстрей умыться и приступить к мэйк-апу. То-то девчонки ахнут, когда Надежда явится на вторую пару с настоящими стрелками!

* * *

      Дима. Тот же день, 10.30

      Коллеги знали о его потере. В длинном редакционном коридоре, по пути к своему кабинету, Дима поймал на себе пару сочувственных женских взглядов. Несколько человек, особо близкие к нему корры-мужики, были вчера на похоронах. Помогали нести гроб. От имени редакционного коллектива на свежую могилу Евгении Станиславовны Полуяновой возложили венок.

      Дима вошел в свой кабинет, повесил куртку на плечики, включил компьютер. Это означало: я здесь, я на рабочем месте. Даже не просмотрев электронные письма, набившиеся в его почтовый ящик за последние пару дней, вышел из кабинета. Он хотел поговорить с главным редактором – пока того не закрутило ежедневное редакционное веретено: летучки-планерки, разборки с авторами и героями публикаций, интриги с издателями и визиты в «сферы».

      – У себя? – спросил он, входя в «предбанник» у кабинета главного.

      – Да-да, Димочка, заходи, – сказала Марина Михайловна, пятидесятилетняя секретарша, сказала ласковей, чем обычно. Поглядела на молодого спецкора сочувственно.

      Главный редактор, как всегда по утрам, просматривал внушительную кипу свежих газет.

      – Проходи, Дима, – сказал он, не поднимая головы. – Садись.

      Сам встал из-за стола и сел напротив Полуянова за столик для визитеров. Тем самым продемонстрировал: он понимает, что разговор предстоит неофициальный. Спросил:

      – Тебе отпуск не нужен?

      – Нет, – твердо ответил Дима.

      – Ну и правильно. Работа – лучшее лекарство. А когда надо будет, поможем и с памятником, и со всеми прочими делами. У нее ведь никого, кроме тебя, не было?

      – Нет, Василий Степанович.

      – Соболезную. Еще раз – соболезную. – Главный побарабанил пальцами по столу. Молчал. Молчал и Дима. Тогда главный спросил: – Чем еще мы можем помочь?

      – Я бы хотел, чтобы убийцы матери были