Гончарный круг. Владимир Ионов

у него.

      – Худо. Повертеть-то даве сел, молошник хорошо пошел, а кринка сперва на кулак ладила намотаться, а потом и опухла.

      – Обрядом опахнуло.

      – Да какой к лешему обряд. Руки по пуду – што та, што эта. – Он поглядел на изношенные свои руки, пошевелил пальцами. – Ванятка вон говорит старый, мол, стал.

      – Да, чай, не жениться тебе – горшки-то ляпать. Погоди, щас замолодеем! – И Макар упер колоду в землю, чтобы подняться с лавки. – Замолодеем, говорю, баррикада?

      – Да, да, да, да, – откликнулся дед Александр.

      Глава 5.

      Стол в доме оказался мал для стольких гостей, и хозяин хотел примоститься в сторонке, рядышком с Макаром, о его усадили в передний угол, дескать, он сегодня главный именинник. Михаил Лукич не запротивился, ему даже приятно стало от такого почтения. И Матрене стало приятно за старика, и Макару – за приятеля. Леонид Константинович тем временем поднял стопку, оглядел приезжих, хозяина, и у Михаила Лукича екнуло под рубахой: чего такого скажет председатель? Первым делом про колхоз, конечно, – это у него так водится, а потом уж и про хозяина может, а то и про горшки. Язык у него поворотливый.

      – Ну, так что же, гости дорогие? Тостов вам на сегодня хватит, председатель обвел рукой стол, дескать, есть, подо что тосты говорить, а первый тост я предлагаю…

      Опять екнуло у старика: неушто своему же заведению изменит – не с колхоза начнет?

      – … предлагаю за успех дела. За ваш успех, за наш за колхозный, за всеобщий, словом. Чтобы каждому его дело с пользой было, как вон горшки нашему хозяину.

      Водка оказалась холодной – в погребе стола у Митрича, на льду – пошла хорошо. И рубец из телячьей брюшины был холодный, и хрен в баночке – тоже со льда. Митрич толк в «обряде» знает.

      Не заметили, как выпили по второй и по третьей. Но не веселило что-то Михаила Лукича выпитое. Ну, оплошал он давеча с кринкой, а все равно бы можно сказать хоть за гончарное дело, если уж не за мастера. А ведь стопки пока за него никто не поднял. Занятые люди. Головы у всех другим забиты, а гончарство-то, что уж?.. Всю жизнь, сколько помнит себя, занимался он этим ремеслом. Не горшками, конечно, жил: до колхоза батрачил, а колхозы начались, работал в них. Только пустыми днями, а то дак и ночью мял глину, садился за круг и крутил горшки, кринки, цветошницы, опарницы – чего только надо было. Крутил для себя, для деревни, а случалось, и для базара. И вечно ему это занятие было в укор, а то и в обиду. Другой мужик сплоховал на работе, ему ничего, простительно. А Болотников, чего не доглядит, и пошли горшки считать! Сколько за его жизнь председателей перебывало в колхозе, все ему горшки поминали. А сколько обысков раньше делали? Дескать, необложенный налог от кустарного производства… Это уж после войны было – телку-то пришлось со двора свести… В сорок седьмом. Прибыл финагент, посчитал горшки в углу, ушел, ничего не сказавши. На другой день опять явился. И на третий день ту же партию считает. А потом бумагу выписывает, что-де кустарь Болотников вырабатывает на дню партию в 70 единиц гончарных изделий. Михаил Лукич ему: мол, те же все горшки-то считаешь, они тут за три недели