Обнаженная тьма. Елена Арсеньева

ее похитили, – значит, как раз в тот день, когда Карина погибла!

      Раскаяние ударило в сердце так, что Александра согнулась от боли.

      С трудом справившись с собой, вытащила из ниши шубейку, зимние сапоги: в Сергаче почему-то всегда холоднее, чем в городе, хоть и находится он южнее, да и в автобусе будет не больно-то жарко.

      Шапка куда-то запропастилась. Александра нервничала, искала ее, выбрасывая все подряд из ниши, перетряхивая несколько раз одни и те же вещи, с ужасом ощущая, что сил больше нет держать зубы стиснутыми, что еще минута – и разразится жуткой истерикой, но тут Лидия Ивановна взглянула на часы, ахнула: «Да ты опаздываешь, мать моя! А голова-то мокрая!» – и нахлобучила на нее Каринину шляпку. Шляпа была норковая, новенькая, коричневая, вся искрящаяся блестками дорогого меха. Александра подняла было руку – снять, но бросила взгляд на часы и, забыв обо всем, вылетела из дому, едва успев схватить первую попавшуюся сумочку и сунуть в карман деньги, предоставив закрыть дверь опять-таки Лидии Ивановне.

      Она не опоздала на автобус только каким-то чудом, и все два часа пути провела в состоянии, близком к полуобморочному, пытаясь сдерживать слезы, чтобы не привлекать к себе внимания, но они так и лились из глаз при каждом воспоминании о сестре. Дороги она не помнила, вообще ничего не помнила, как вдруг, очнувшись, обнаружила себя на освещенном крылечке отцовского дома, а в дверях – сгорбленную мачеху, которая смотрела на нее мертвыми глазами и скрипела сквозь провалившиеся губы:

      – Ты? Заявилась наконец-то! Это же надо…

      Она слабо покачала головой, с которой сползла шаль, открыв еще недавно черную, смоляную, а теперь сплошь поседевшую голову. И тут же принялась натягивать шаль, старательно убирая под нее растрепанные пряди.

      Александра была так потрясена видом Ангелины Владимировны, что даже не слышала ее слов. Наконец мачеха повернулась и ушла в комнаты, а Александра тупо стояла в сенцах, не зная, что делать, пока не выглянул какой-то перекошенный старичок и не буркнул раздраженно:

      – Дверь закрой, дура, по ногам несет.

      – Папа… – слабо выдохнула Александра, с трудом узнавшая отца, но тот отмахнулся:

      – Ладно, проходи, коли пришла. Только не раздевайся, мы не топили. – И скрылся за дверью.

      «Почему они не топят, ведь в доме лютая стужа?» – не могла понять Александра, наблюдая, как изо рта вырывается слабенькое облачко пара. Но стоило войти в горницу, в которой вся мебель была сдвинута к стенам, чтобы освободить место для стола, на котором возвышался заваленный еловым лапником гроб, как она поняла – почему. Сквозь острый хвойный дух, сквозь сладковатый аромат свечей все же пробивался неодолимый, ничем не оборимый запах смерти: тело Карины, застывшее в морге, потихоньку оттаивало.

      Отец с матерью сидели у изголовья. Рядом тихо плакали две какие-то девушки. Все были в пальто, в валенках, и даже на рясу худого монаха, который монотонно читал что-то из большой книги, был наброшен короткий тулупчик. Еще один такой же