Ной. Всемирный потоп. Иосиф Кантор

Шеву можно читать легко, как свиток, написанный искусным писарем. И услужлива она, причем без какой-то корысти. Просто характер такой у человека, привычка такая – делать добро окружающим, угадывать их желания. Захочешь пить, рта раскрыть не успеешь, чтобы сказать об этом, а Шева уже спешит к тебе с чашей холодной воды в руках. Повезло Иафету с женой, хорошая ему попалась. Потому Ной и не был против того, чтобы младший сын Иафет женился вперед среднего Хама. Хорошая девушка – это счастье. Упустишь – достанется другому.

      Старшему, Симу, тоже повезло с женой, только по-своему. У каждого свое счастье. Сана молчалива, сдержанна, но ума у нее на троих. Если сомнения одолевают, то нужно озвучить их так, чтобы слышала Сана. Назавтра Сим улучит удобный момент, степенно огладит свою бороду и скажет: «Знаешь, отец, мы с Саной тут подумали…». Нет ничего отрадней этого «мы» для отцовского уха.

      Среднему же, Хаму, все никак не встретится хорошая девушка. Или, скажем честно, ни одной хорошей девушке не нужен такой муж, как Хам. Красотой и силой его Бог не обделил, как и других сыновей, умом тоже, но вот здравого смысла, того, что делает из мальчика мужа, Хаму недостает. Взрослый мужчина, а ведет себя, как ребенок. Точнее – как подросток, в котором только-только проснулась жажда настоящих взрослых удовольствий и настоящей взрослой жизни. Пирушки с такими же оболтусами, как и сам он, да блуд – вот, что такое взрослая жизнь в понимании Хама. Кого винить в том, как не самого себя? Кто виноват в том, что примером для среднего сына стал не отец, а кто-то чужой, посторонний? Отец и виноват, недоглядел. Глядел, глядел, да недоглядел… Чересчур живой был мальчик, непоседливый, любопытный, но разве это грех? А потом живость сменилась ленью, а любопытство – любострастием. Сколько раз пытался отец поговорить с сыном по душам, но Хам отшучивался, уходил, ускользал от разговора. А разговор по душам – дело тонкое, не пристукнешь кулаком по столу, да не велишь сидеть и слушать. Стучать кулаком по столу и повелевать было не в обычае Ноя. Убедить важнее, убежденность дороже слепого подчинения, ибо главное мерило поступков скрыто внутри человека, в его душе и все настоящие поступки совершаются по этому мерилу. Только у Хама, кажется, мерило не в душе, а совсем в другом месте…

      – Кого убили, Шева? – в голосе Эмзары не было тревоги, тоже, наверное, решила, что Шева по обыкновению преувеличивает.

      «Ой, жизнь моя кончилась!» кричат, когда случается большое, настоящее, горе – умирает кто-то из близких или от удара молнии сгорает дом вместе со всеми амбарами. Шева же может причитать такими словами над разбитым кувшином с молоком. Ну, а если она увидит, как кошка прикончила мышонка, то будет рыдать весь вечер. Такая уж она, Шева.

      – Ирада, матушка! Ирада убили! В поле убили Ирада!

      Услышав имя соседа, Ной вскочил на ноги. Все утро он просидел в саду, где между деревьев было у него устроено нечто вроде беседки, места отдыха. Здесь, на свежем воздухе, в окружении листвы и плодов, хорошо отдыхалось и не менее хорошо думалось. Лежанку себе Ной сплел сам, крепкую, из толстых гладких ветвей, сам же вбил в землю жерди и