Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. Аполлон Коринфский

то стариком в колпаке – «на бору на юру», то «мальчиком с пальчик» («был балахон, шапка красенькая»). По иным местам ему (мальчику) имя дают: «Стоит Антошка на одной ножке; его ищут, а он нишкнет!», «Маленький Тимошка сквозь землю прошел, в колесе душу пронес, красну шапку нашел!..» и т. д.

      Есть места на Святой Руси, где мужика не пахарем, а звероловом да птицеловом звать было бы правильнее: живет там он не сохой-Андреевной, а ружьем да силками, – кормится не полем, а лесом. У такого мужика и соха на свой лад налажена: «огнем пышет, полымем дышит» (ружье). «Летит птица орел, несет в зубах огонь; поперек хвоста – человечья («звериная» – по иному разносказу) смерть!», «Летит ворон, нос окован, где чкнет, руда пойдет!», «Черный кочет – рявкнуть хочет!», «Сухой Мартын – плюет через тын!», «Летит птица, во рту спица, на носу – смерть!» – перебивают одна другую загадки о ружье. «Птичка-невеличка, полем катится – ничего не боится!», «Летела тетеря вечером – не теперя, упала в лебеду и теперь не найду!», «За Костей пошлю гостя, не знай – Костя придет, а посол пропадет!» – говорится о пуле; «Летит птица крылата, без глаз, без крыл, сама свистит, сама бьет!» – о стреле, оружии, которое в наши дни отходит в область преданий везде, кроме только разве ближних соседей Крайнего Севера, обитателей тайги-тундры.

      В стародавние годы лес считался священным местом у всех славянских народов. Быть может, и теперь в сокровенном уголке души суеверного русского человека, испытывающего благоговейное смущение при входе в лес, просыпается – еле внятным отголоском – пережиток язычества пращуров, признававших заповедные лесные места своими храмами. В священных рощах древнеязыческой Руси, над истоками текущих вод, совершались жертвоприношения воплощенным в природе богам. В этих рощах, под страхом незамолимого смертного греха, – запрещалось охотиться за зверьем и птицей, не позволялось рубить ни одного дерева. Здесь, под вековой сенью древес, благословлялись жрецами брачные союзы. В особо отведенных урочищах устраивались кладбища, где находили себе вечный покой завершившие свой томительный жизненный путь. Еще до сих пор в поволжских селах встречаются заброшенные лесные кладбища, говорящие своим видом о глубокой старине прохождения. О свадьбах-«самокрутках» ходит в народной Руси выражение: «венчались вкруг ракитова куста». В Симбирской губернии, верстах в шестидесяти – семидесяти от губернского города – там, где русские села как бы вкраплены узором в сплошные чувашские и мордовские деревни, – еще всего лет двадцать назад посреди полей можно было видеть уцелевшие от топора-истребителя и свято охранявшиеся населением старые одинокие дубы, позабытыми на поле битвы богатырями возвышавшиеся над равниною. Это – заповедные деревья, уцелевшие от истребленных священных рощ (по-чувашски – «кереметь»). Под ними время от времени устраивались мирские пирушки: кололся барашек, пенилась по чашкам-пивнушкам хмельная брага, лилось крепкое зелено вино, играла-выговаривала самодельная чувашская