Довлатов и окрестности. Александр Генис

относился пристрастно, говорил с восхищением об их языке, воображении, походке. Не без гордости Сергей принимал и свою популярность у бывших зэков.

      При всем том Довлатов не заблуждался на счет зэков и “братьев меньших” в них не видел. Не было тут, конечно, и той зависти к дворовым мальчишкам, которая часто порождает комплексы у интеллигентов.

      В довлатовской системе координат зэку выпадает роль набата. Уголовник – такая же неотъемлемая часть мира, как академик и балерина. Жизнь не поддается редактуре, она тотальна, целостна, неделима. Либо вы принимаете мироздание как оно есть, либо возвращаете билет Творцу.

3

      Как-то мне в руки попали письма Довлатова из армии. Сергей их писал отцу из лагерей, где проходила его служба. Чуть ли не в каждом – стихи. Поражает смесь банальщины и гротеска, пошлости и точности – обэриуты под гармошку. Но герои в них уже довлатовские:

      На станции метро, среди колонн,

      Два проходимца пьют одеколон,

      И рыбий хвост валяется в углу

      На мраморно сверкающем полу.

      Иногда в стихах проглядывает автор, с которым по-настоящему читатель познакомится уже в рассказах Довлатова:

      Я вспомнил о прошедшем,

      Детали в памяти храня:

      Не только я влюблялся в женщин,

      Влюблялись все же и в меня.

      Получше были и похуже,

      Терялись в сутолоке дней,

      Но чем-то все они похожи,

      Неравнодушные ко мне.

      Однажды я валялся в поле,

      Травинку кислую жуя,

      И наконец, представьте, понял,

      Что сходство между ними – я.

      Чаще всего Сергей, конечно, описывал лагерь.

      Тайгу я представлял себе иной —

      Простой, суровой, мужественной, ясной.

      Здесь оказалось муторно и грязно

      И тесно, как на Лиговке в пивной.

      “Стоит тайга, безмолвие храня,

      Неведомая, дикая, седая”.

      Вареную собаку доедают

      “Законники”, рассевшись у огня.

      Читавший раньше Гегеля и Канта,

      Я зверем становлюсь день ото дня.

      Не зря интеллигентного меня

      Четырежды проигрывали в карты.

      Больше всего мне понравилось стихотворение, в котором Сергей нащупывает центральную идею своей “Зоны”. Называется оно “Памяти Н. Жабина”:

      Жабин был из кулачья,

      Подхалим и жадина.

      Схоронили у ручья

      Николая Жабина.

      Мой рассказ на этом весь.

      Нечего рассказывать.

      Лучше б жил такой, как есть,

      Николай Аркадьевич.

4

      “Зона” была для Сергея если и не самой любимой, то самой важной книгой. Ее он не собирал, а строил – обдуманно, упорно и педантично. Объединяя лагерные рассказы в то, что он назвал повестью, Довлатов сам себя комментировал. В первый раз он пытался объяснить, с чем пришел в литературу.

      Он не мог сделать этого, не разобравшись с предшественниками – Шаламовым