Юность под залог. Анна Богданова

восстанавливал свои расшатавшиеся нервы посредством трудотерапии. Он сидел в светлом зале с выкрашенными белой краской стенами и чугунными решетками на окнах, болтал ногами и сосредоточенно склеивал коробочки.

      С каждым годом ему все больше нравилось проводить время в больницах (не обязательно психиатрических – любых) – тут было спокойно, тут можно отдохнуть, поразмыслить над своей стремительно несущейся, бурной, насыщенной женщинами, скандалами, драками и периодическими пьянками жизни. Но главное не это, а то, что в клиниках и больницах, помимо того что лечили, еще и кормили бесплатно – поэтому все затраты, будь то похоронный венок или еще что, окупались с лихвой, и это экономило скромный бюджет одинокого Владимира Ивановича. А то как бы Гаврилов выменял свою комнату в коммуналке у метро «Семеновская» на однокомнатную квартиру неподалеку от Царицынского парка?

      Напротив Гаврилова сидела женщина из другого отделения, которую тоже усадили клеить маленькие картонные коробочки, надеясь, что сей труд значительно улучшит ее катастрофическое состояние, вызванное обострившейся наследственной шизофренией.

      Она уже давно ничего не делала, а наблюдала за Гавриловым – тот, механически собрав со смаком одну заготовку (Владимир Иванович клеил дурацкие коробочки подобно тому, с каким соблазнительным аппетитом некоторые люди едят, так что окружающие, глядя на них, невольно присоединяются к трапезе), думал о дочери. О том, что его Аврора попала не в ту семью, в которой действительно достойна была бы жить, и фамилия Метелкиных тут совершенно ни при чем. Дураки они все какие-то, думал заботливый папаша. Лешу этого полоумного хотя бы взять – только и знает, что о смысле жизни рассуждать – ни одной книжки не прочитал, а разглагольствует. Улька такая же недалекая женщина, как Зинка, только еще ленивая неряха вдобавок. А о Парамоне и вообще говорить нечего – вот по ком уж точно психушка плачет!

      – Мужчина, у вас столько заготовок! Не поделитесь крышечками? – обратилась к нему женщина, страдающая наследственной шизофренией.

      – Не поделюсь! – злобно буркнул тот, вспомнив о скорых родах дочери.

      – Какой вы, мужчина, жадный! – разочарованно протянула она.

      – Какой есть! – отмахнулся от нее Гаврилов, словно от навязчивой мухи, как вдруг мысли о метелкинском семействе, об Авроре и ее беременности рассыпались, подобно чечевице из прорвавшегося мешка, собирать которую не было никакого смысла – лучше вымести веником и выкинуть. Что, собственно, и сделал Владимир Иванович – вымел все мысли об Авроре в дальний уголок мозга – своеобразную помойку, где до поры до времени хранились все ненужные думы. Некоторые из них иногда выуживались как нечто ценное, по ошибке выброшенное.

      – Ох! А вы еще, оказывается, и грубый какой! – не унималась женщина. Да что с нее взять? Больной человек.

      Недаром писал Блез Паскаль в своих гениальнейших «Мыслях» о могуществе мух: «Они выигрывают сражения, отупляют наши души, терзают тела», ведь человек – слабейшее из творений природы, и разум его маломощный и расслабленный: