Молодость без страховки. Анна Богданова

более трёх веков назад гениальным соотечественником сэра Джона.

      Когда повествование мадам Дроздомётовой коснулось судьбы её и её родителей, катарсису сэра Джона не было предела – нырнув ненароком от переизбытка чувств в пышную, соблазнительную грудь рассказчицы, он заревел белугой, громко стеная и хлюпая носом.

      – Как жестока судьба, говорит мистер Баскервиль, – перевёл Щёткин, сморкаясь в синий в чёрную клетку носовой платок. – Как непредсказуема наша жизнь! – воскликнул он, самостоятельно развивая мысль сэра Джона, который окончательно утоп в бюсте великой писательши и, кажется, ни в какую не желал оттуда выныривать.

      – Это точно. Это вы правы, – поддержала их Аврора Владимировна и, взяв белобрысую голову англичанина с розовеющей лысиной (очень напоминающей поросячий пятачок) в свои руки, с умилением посмотрела в его жабьи глаза и жизнеутверждающим тоном прогремела: – Да вы не волнуйтесь так, милый мой!

      И как ни в чём не бывало продолжила неторопливый, подробный свой рассказ. (Замечу в скобках, что «актёры» – дядя Степан с поломойщицей-билетёршей всё так же мирно похрапывали, плавно и незаметно ни для кого съехав со своих стульев на пол. Остап Ливонович что-то неутомимо доказывал Арине – он всё говорил и говорил и, казалось, мог вещать, подобно лидеру кубинской революции, без остановки на протяжении шести часов. Арина внимательно слушала его. Лишь однажды она повернулась лицом к матери и на мгновение задержала удивлённый взгляд как раз в тот момент, когда сэр Джон ревмя ревел на аппетитной груди её родительницы. Вероника Бубышева видела сто первый сон – её сознание было отключено и не предчувствовало ничего дурного, в то время как составленные ею стулья медленно, но верно разъезжались в разные стороны.) Щеткин с вытаращенными от изумления и потрясения глазами только успевал переводить, вопрошая в промежутках:

      – Это ж сюрреализм какой-то! Нет! Это хорор настоящий! Фильм ужасов! Честное слово! Восемнадцать лет каторги ни за что! Дореволюционные диваны, клопы, сундуки!

      – Да! Так почти все после войны жили, – со знанием дела заметила Аврора Владимировна и с напускной важностью продолжила свой рассказ: – Мамаша моя окончила бухгалтерский техникум и перешла работать с вагоностроительного на часовой завод кассиром. Вот там-то она и познакомилась с моим отцом – Владимиром Ивановичем Гавриловым. Он служил библиотекарем при заводе.

      – Зауэл тзее интеллигентэн! – выкрикнул сэр Джон.

      – Наверное, ваш родитель, говорит мистер Баскервиль, очень интеллигентный и начитанный человек, раз работал в библиотеке и имел дело, если можно так выразиться, с книгами? – торопливо перевёл Феофилакт.

      – Ну... Э... Кхе-кхе... – промямлила мадам Дроздомётова. Она задумалась – вопрос сэра Джона явно смутил её, сбил с панталыку, в краску даже вогнал. Ну, право же, не могла ведь она выложить почётному иностранному гостю, небезызвестному к тому же режиссёру, от которого зависела не только судьба