Динамо-машина (сборник). Елена Нестерина

к ужину.

      Фома оживился.

      – Вика, сейчас будет шоу.

      И действительно: торжественно вплыл ужин вместе с Галиной Петровной. Фома повязал салфеточку, как слюнявчик, и принял из рук медсестры поднос.

      – Что, влюбляетесь? – спросила Галина Петровна, с интересом приглядываясь к Вике.

      – Через стекло не влюбишься, – ответил ей Фома.

      – Не, говорят, можно, – Галина Петровна подмигнула Вике и пошла к выходу.

      Вика почти ничего не услышала из разговора в палате, но на всякий случай приняла строгий вид.

      Фома пошлёпал вилкой по картошке-пюре:

      – О, рекомендую: режим № 1 «постельный», диета № 5.

      – Ну что, нормальная еда…

      – Ага, особенно вот это блюдо «Как будто – кто-то умер – с хлебом»…

      – Ешь, не разговаривай. Это суперпольза. Вся диетическая еда – суперпольза. Ты что, выздороветь не хочешь?

      – Хочу. Но от такой еды ног таскать не будешь, а уж в Пномпень после неё – не, не потянешь… – Фома заглотил вилку пюре и половину паровой котлеты. Страдая, запил киселём.

      – И ничего, нормальная еда, не привередничай.

      – Говорят, Вик, что после курса лечения и такой диеты у пациентов часто уменьшается размер обуви, – заметил Фома.

      – Это ничего, скорее бы только это окончание курса лечения.

      Но наступило окончание свидания. В бокс вошли сразу Галина Петровна, Палёнова и медсестра из процедурного.

      – Всё съел? – заколыхались они в узком проходе между стеной и кроватями.

      Вика отошла от окна и лишь издали пыталась наблюдать. Она старалась не лезть в процесс лечения. Медсёстры что-то говорили Фоме, смеялись, делали укол, а когда ушли, Фома подскочил к окну.

      – Я, наверно, схожу с ума, Вика. Я думал, что ты уехала! – он вытер взмокший лоб.

      – Ну Фома, ну что ты, Фома… – Вика протягивала руку и гладила стекло там, где с той стороны было лицо Фомы.

      – Я почти чувствую твою руку. Правда, чувствую, веришь…

      – Не волнуйся, Фома, не надо…

      – Знаешь, мне кажется, что вся жизнь пошла параллельно мне, как за стеклом. А я только о ней вспоминаю – ну, как там всё было, – и догадываюсь. Понимаешь? – Фома никогда ещё так много не говорил. Он говорил, Вика слушала, а Фома удивлялся. И говорил. – Я выйду, и мне нельзя будет есть, нельзя пить, а я сейчас сижу тут, в четырёх стенах болезни, могу только смотреть в окно – а правда ли там, снаружи, или почти нет, я уже не могу точно сказать. У меня паника какая-то внутри. Я тут как… застеклённый заживо. Но я же выберусь, да, Вика?

      Суровый Фома завозил пальцами по стеклу, Вика смотрела на него и боялась что-нибудь сказать – не был он никогда таким!

      – Что же это такое, Вика?

      – Не знаю… Выздоравливай только, Фома. – Вика почти незаметно всхлипнула. – И всё пройдёт…

      – Ты не смотри на меня… То есть нет, Вика, я хотел сказать – ты поскорее ко мне ещё приезжай. А то мне радоваться нечему.

      – Да, Фома, да!

      – Дай вот только я выйду отсюда!.. У-у-у, мы тогда!.. А ещё мы будем песни петь.

      – Песни?

      – Да.