Динамо-машина (сборник). Елена Нестерина

его быстро и решила съездить к Брысе ещё раз – вдруг на Рафике Гусейнове новые вошки завелись.

      И к окну Фомы подошла уже весёлая-весёлая.

      НА ПРЯМОЕ ПОПАДАНИЕ ИГЛЫ В ВЕНУ

      И вот пошли дожди. Малорадостное состояние Фомы подошло к своей критической точке, а анализы никак не давали повода к сборам на волю. Был пятнадцатый вечер пребывания в больнице, шоу затягивалось, и Фома даже выгнал вон из бокса ординарца Сергуню, пришедшего, как обычно, поговорить. Никогда прежде Фома не поддавался таким эмоциям. Он встал возле окна своего полуподвального помещения, щелчком согнал таракана, пробирающегося к съестным припасам, и стал смотреть на дождливую улицу.

      «…Грустен должен быть человек и растерян – чтоб не сумел возгордиться. Который год я вижу холодное лето, мокрую зиму, бесстрастные дни. Это уже даже не актуально. Тёплый снег давно стал синонимом грустных вечеров и пустых скитаний в пространстве. Господи, я мог бы всего этого не замечать. Но, кажется, я уже давно завяз где-то внизу. Вот и хожу как дурак по своей скучной жизни и угасаю. Или не угасаю (естественно), но сейчас это уже не я. А так всё хорошо, я люблю людей, они любят меня, вот только что с этим делать – не знаю…»

      Мысли Фомы прерывает Палёнова, которая пришла посоветоваться, поступать ли её сыну на работу, кажется, в Интерпол, Фома даёт ей спокойным голосом какие-то рекомендации, и она озабоченно уходит, оставив на кровати стопку газет. Фома просматривает несколько, но ни одна из них не соответствует его вкусу – их нельзя читать в туалете. Фома ограничивается сигаретой, моет руки и снова встаёт смотреть в окно. Там всё без изменений. Тогда Фома идёт в номер Мхова и Лишайникова, садится там на кровать и начинает общаться.

      Мхов невзначай поигрывает новым телефоном с невообразимым набором спецпримочек, Фома обращает на него внимание, хвалит Мхова за правильный выбор, Лишайников рассказывает два анекдота, Фома выпивает стакан минеральной воды, время идёт…

      – Мхов, скажи, у тебя любимая девушка есть? – обращается Фома, глядя ему в рыженькое лицо.

      Мхов, шестнадцати-семнадцати лет от роду, грустно вздыхает, и выражение лица его удаляется в воспоминания.

      – Ах, была. Давно…

      Лишайников презрительно смеётся, Фома успокоительно говорит: «Ну ничего, Мхов, ничего», сидит у них ещё какое-то время, а затем уходит. По дороге в бокс ему попадается Сергуня, Фома тут же его прощает, даёт посмотреть журнал с женщинами, отобранный у малолетних узников, и заходит к себе.

      За окном на улице успел закончиться дождь, немного прояснилось, солнце садится по ту сторону корпуса. Соседнее здание морга покрывается естественной бледностью; любовь к жизни оставляет пределы больницы. Гоняясь по палате за комарами, Фома размышляет о своей болезни – кому это выгодно. Выясняется, что никому, абсолютно никому. Но завтра обещала приехать Вика. Фома накрывается с головой одеялом и засыпает.

      – …Это опять мы, привет. – Вика просунула голову в дверь «второй соматики». – К тебе можно?

      Брыся стояла возле какого-то мужчины, вероятно