Монументы Марса (сборник). Кир Булычев

одно слово, и я дам вам снотворное.

      – Не надо, доктор. Знаете, что удивительно: я читал, что перед смертью люди вспоминают детство, родной дом, лужайки, залитые солнцем… А мне все чудится, что я чиню какого-то ненужного мне кибера.

      – Значит, будете жить, – сказал доктор.

      Я задремал. Я знал, что доктор все так же сидит рядом и раскладывает пасьянс. И мне, как назло, приснилась лужайка, залитая солнцем, та самая лужайка, по которой я бегал в детстве. Лужайка была теплой и душистой. На ней было много цветов, пахло медом и жужжали пчелы… Доктору я не стал говорить о своем сне. Зачем расстраивать?

      Вошла сестра.

      – Все в порядке, доктор, – сообщила она. – Проголосовали.

      – Ну-ну?

      – Сто семнадцать «за», трое воздержались.

      – Чудесненько, – сказал доктор. – Я так и думал.

      Он вскочил, и карты, похожие на марки, рассыпались по полу.

      – Что, доктор?

      – Жизнь чудесна, молодой человек. Люди чудесны. Разве вы этого не чувствуете? Ох, как у меня болит зуб! Вы не можете себе представить… У вас когда-нибудь болели зубы? Вы еще вернетесь на свою поляну. Она вам снилась?

      – Да.

      – Вернетесь, но со мной. Вам придется пригласить меня в гости. Всю жизнь собирался побывать на Земле, но недосуг как-то. Если мы с вами продержимся еще два дня, считайте, что мы победили.

      И он не лгал. Он не успокаивал меня. Он был уверен в том, что я выживу. Это было странно, потому что неоткуда было взяться оптимизму.

      – Сестра, приготовьте стимуляторы. Теперь не страшно. – Доктор взглянул на часы. – Когда начинаем?

      – Через пять минут. Даже раньше.

      Сквозь толстые стекла окон донесся многоголосый рев сирен.

      – Через пять минут. Вы уже знаете? – сказал незнакомый врач, заглядывая в палату.

      – Закройте шторы, – приказал доктор сестре.

      Сестра подошла к окну, и я в последний раз увидел серебряную подкладку облаков. Я хотел попросить, чтобы они не закрывали шторы, объяснить им, что облака нужны мне, но неумолимая тошнота подкатила к горлу, и я, не успев уцепиться за воркование докторского голоса, понесся по волнам, задыхаясь в пене прибоя.

      – …Так, – сказал кто-то по-русски. – Ну и состояньице!

      Я не знал, к какому из отрывочных видений относится этот голос. Он не давал уйти обратно в забытье и продолжал гудеть, глубокий и зычный. С голосом была связана растущая во мне боль.

      – Добавь еще два кубика, – приказал голос. – Трогать его пока не будем. Глеб, перегони-ка сюда третий комплект. Сейчас он очнется.

      Я решил послушаться и очнулся. Надо мной висели черная широкая борода, длинные пушистые усы и брови, такие же пышные, как и усы. Из массы волос выглядывали маленькие голубые глаза.

      – Вот и очнулся, – сказал бородатый человек. – Больше уснуть мы тебе не дадим. А то привыкнешь…

      – Вы…

      – Доктор Бродский с «Колибри».

      Бродский отвернулся от меня и выпрямился. Он казался высоким, выше всех в комнате.

      – Коллега, – перешел он на