Ассирийские танки у врат Мемфиса. Михаил Ахманов

еджет,[1] старшие охраны, тоже относились с уважением, понимая, что в редком лагере найдется чезу,[2] и не какой-нибудь там тыловой крысеныш, а сам Хенеб-ка, боевой командир чезета Волков.

      Стиснув зубы, я принялся ворочать проклятый Осирисом камень. Глаза мои были сухими, и плакала только душа. Людям этих слез не видно.

      Не от боли я страдал, от унижения. Но боль тоже была, хоть не от бича Балуло, а за то, что прошло и уже не вернется.

      Чезет… Где он нынче, мой чезет, тысяча лихих бойцов?.. Полег в сражениях на Синайской дуге?.. Сидит в глухой блокаде под Дамаском?.. Или бьется в пустыне с ассирскими десантами?.. Может, никакого чезета Волков нет уже на этом свете, а есть канава, куда свалили трупы… Такое я видел, ибо за двадцать шесть лет в строю всякого насмотришься. Видел я такие канавы, знаю! Когда не справляются полковые бальзамировщики, когда войска отступают, когда нет транспорта, чтоб вывезти тела убитых, вот тогда и хоронят во рвах и ямах и не каждый раз успеют закопать. А если даже и закопают? Все одно, нет тем душам дороги в Поля Иалу…[3]

      Подоспели Пуэмра и Иапет, и мы взгромоздили камень на волокушу. Хайло, здоровый как бык, напрягся и потянул ее по деревянным рельсам в дальний угол карьера, к гранильщикам. Грохот их молотков разносился над огромной ямой, где копошилось сотни три народа. Грохот, жара, едкая пыль, смрад немытых тел, свист бичей да проклятья сквозь зубы… А все вместе – спецлагерь 3/118 Дома Маат[4] в Восточной, или Нубийской, пустыне. Категория «три» означала, что здесь сидят офицеры и солдаты, потерявшие честь, а также другие людишки, каким-то боком связанные с армией и крепко проштрафившиеся. Лично меня упекли за оскорбление величества, а по этой статье амнистий не полагалось. Впрочем, какие амнистии в военное время?

      До полудня, до самой жары, я со своими обкалывал новую глыбу. Свои – это Иапет, наемник-ливиец, хабиру Давид из палестинских иудеев, молодые офицеры-знаменосцы[5] Хоремджет и Пуэмра и два приставших к нам солдата, Нахт и Пауах. Эти сидели за измену – попались в лапы ассирам или, может, шумерам во время неудачного прорыва к Дамаску. В плену они пробыли недолго, смылись дня через три и вышли из окружения, но это им не помогло: трибунал Амон Бдит лишил их чести и припаял каждому по десятке. Но все же не двадцать лет, как мне, Иапету и Давиду. С другой стороны, наша статья «оскорбление величества» была почти расстрельной.

      В полдень нам дали по кружке воды и черствому сухарю. Большая милость, надо сказать; Унофра, халдей, шепнул мне как-то, что на рудниках за Пятым порогом, где сидят воры, святотатцы, расхитители гробниц и прочая уголовная братия, такого не полагается. Все же были у нас послабления, но не за прошлые подвиги и пролитую кровь, а по причине сугубо прозаической: мы, солдаты-лишенцы, злы и свирепы, и если бросить нас против ассиров, всякую дыру заткнем и будем драться с львиной яростью. Так что передышку в полдень, сухари и воду давали нам не зря. Вдруг пригодятся на фронте лишенные чести!

      Отдыхали мы под краем котлована, где трудами последних месяцев весь пригодный камень был изъят, и потому образовалась ниша. Место с намеком на прохладу, удобное и почетное, дарованное мне по молчаливому согласию других бедолаг. Были в лагере еще офицеры, были ветераны, были теп-меджет, но в звании чезу – никого. Так что я мог сидеть среди своих товарищей, пить вонючую теплую воду да разглядывать карьер, бараки на его склоне, загон для ослов и верблюдов, кладовые и водяную цистерну. В семи бараках мы спали, восьмой предназначался для охранников-халдеев, а за ним, выше по склону, рядом с кладовыми, торчало строение из обожженного на солнце кирпича с антенной на крыше, где обитал Саанахт, начальник лагеря. Редкий скорпион, покарай его боги! Но с ним жила Туа, тощая и злобная, и хоть поговаривали, что она из отставных фиванских шлюх, другой женщины на двадцать сехенов[6] в любую сторону здесь не было. Каждый из нас посматривал на Туа – для того, думаю, чтоб не забыть, как выглядит баба.

      Сидя на камне, я грыз сухарь, пил мелкими глотками воду и разглядывал сотоварищей, бывших солдат, что прятались за глыбами и кучами щебня в поисках тени. Хоремджет, тонкий и стройный, с благородным лицом, стоял, прислонившись к скале, и мечтательно разглядывал пустынные дали. Он из пехоты; получил двенадцать лет за отказ расстреливать хеттских пленников. Нахт и Пауах, сожрав свои пайки, играли на пальцах в чет-нечет. Иапет вытряхивал пыль из волос – космы у него были рыжими и, по ливийскому обычаю, длинными, а заплетать их он ленился. Лень – это еще один ливийский обычай; ливиец даже в ловле блох не проявит поспешности. Пуэмра ковырял в зубах – привычное занятие для Стерегущих Небо. У них на позициях тоска – сидят у своих орудий, задравших хоботы вверх, и ждут, не пролетит

1

Теп-меджет – чин египетской армии, десятник или сержант, командир четы – подразделения из 10–20 бойцов.

2

Чезу – чин египетской армии, соответствует званию полковника. Чезу командует чезетом – воинской частью, состоящей из 1000–1500 бойцов.

3

Поля Иалу – Поля Блаженных, куда, по египетским понятиям, попадали усопшие, оправданные судом Осириса, владыки загробного царства.

4

Маат – богиня истины, справедливости и правосудия.

5

Знаменосец – младший офицерский чин, нечто среднее между лейтенантом и капитаном. Знаменосец командовал чередой («са»), подразделением из 200–250 солдат.

6

Сехен – мера длины, соответствующая примерно 11 километрам.