Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых. Александр Тюрин

Слишком тяжелы слова, кои должно сказать ему. Согласишься, яко и надо б, по уму, на свою силу и свой разум положившись, и кровь прольется, но держава к лучшему устроится. Не согласишься, и… на одного Бога надейся, яко Он положит. Отрока на царство – Салтыковым с присными на корысть…

      Князь пошел в другое место. Пока – в другое.

      Тимофеев, худой старик, улыбался, будто праведник, увидевший ангела.

      – Дмитрий Михайлович, благодарствую, усладил! Истинно усладил. Век не беседовал с книжным человеком, а сей дьякон до винограда словесной премудрости великий охотник…

      Пожарский нахмурился:

      – По делу-то до чего дошли?

      Тимофеев потер лицо, потер макушку, почесал бок и нелепо притопнул. Потом опять потер лицо. Настоящий книжник! Умища много, вежества – никакого.

      – Не ведаю, яко и сказать, – наконец заговорил он. – Разбираться в подробностях, так не час нужен. И не день. Может, за седмицу…

      Уловил, чем наполнен взгляд Пожарского, и смутился.

      – Я токмо про то, что времени мало. Невиданное дело! С какого бы конца приступить к нему?.. Того я в речах его не понял и сего не понял. Вкратце скажу, до чего дознался. Ты ведь, чай, по спокойной поре читывал летописцы наши древние али хронографы, Дмитрий Михайлович?

      – Бывало.

      Андроник уточнил:

      – Хронографы – о василевсах и эпархах, об архонтах и друнгариях, о далеких градах и больших битвах…

      – Не миновали меня хронографы, но о них ли ныне речь?

      Тимофеев продолжал, будто не заметив его вопроса:

      – И помнишь, верно, про одно и то же великое деяние в ином летописце сказано не раз и не два?

      Князь кивнул. Случалось и такое. К чему ж ты ведешь, многоречивый дьяк?

      – По первости начинается всё со слов: «В лето нынешнее князь некий пошел туда-то…» А только закончится первое сказание про то, куда он ходил и каких дел натворил, так начинается второе. И на первой строке его два слова: «Иное сказание».

      Пожарский вновь кивнул. Видно, простого объяснения он не получит. Новой заботы не хватало…

      – Так и у Бога, знать, про нас, грешных рабов его, в замысле имеется «иное сказание». А может, и дюжина разных «сказаний». И в каждом «сказании» – Москва, и в каждом «сказании» – Московское государство, иные державы, иные языки, иные цари. Те ж люди, те ж напасти. Целое везде сходно, малое расходится… Дьякон-то к нам из «иного сказания» пожаловал.

      Воевода рукой показал: слушаю со вниманием. Вот откуда могло прийти ходячее серебро непривычного вида. Сходится? Сходится. Но… какая же небылица!

      – Господь всемогущ. Отчего не завести ему, кроме нас… нас же, но чуть иных, в замысле своем?

      Тут князь ничего возразить не мог. Тут бы богослова преухищренного послушать, да где его сыщешь?

      Дьяк тем временем продолжал:

      – В его «сказании» благоверный царь…

      – Кир Димитрий! Василевс, а не цесарь… – поправил было Андроник, но Тимофеев даже слушать его не стал.

      – …благоверный царь Мануил Комнин женил