Моя жизнь в искусстве. В спорах о Станиславском. Константин Станиславский

он из-за моего упрямства, которое временами, особенно в раннем детстве, доходило до больших размеров. Мое природное упрямство в известной мере оказало и дурное и хорошее влияние на мою артистическую жизнь. Вот почему я на нем останавливаюсь. Мне пришлось много бороться с ним. От этой борьбы во мне уцелели живые воспоминания.

      Как-то в раннем детстве, во время утреннего чая, я шалил, а отец сделал мне замечание. На это я ему ответил грубостью, без злобы, не подумав. Отец высмеял меня. Не найдя, что ему ответить, я сконфузился и рассердился на себя. Чтобы скрыть смущение и показать, что я не боюсь отца, я произнес бессмысленную угрозу. Сам не знаю, как она сорвалась у меня с языка:

      – А я тебя к тете Вере не пущу…

      – Глупо! – сказал отец. – Как же ты можешь меня не пустить?

      Поняв, что я говорю глупость, и еще больше рассердясь на себя, я пришел в дурное состояние духа, заупрямился и сам не заметил, как повторил:

      – А я тебя к тете Вере не пущу.

      Отец пожал плечами и молчал. Это показалось мне обидным. Со мной не хотят говорить! Тогда – чем хуже, тем лучше!

      – А я тебя к тете Вере не пущу! А я тебя к тете Вере не пущу! – настойчиво и почти нахально твердил я одну и ту же фразу на разные лады и интонации.

      Отец приказал мне замолчать, и именно поэтому я четко произнес:

      – А я тебя к тете Вере не пущу!

      Отец продолжал читать газету. Но от меня не ускользнуло его внутреннее раздражение.

      – А я тебя к тете Вере не пущу. А я тебя к тете Вере не пущу! – назойливо, с тупым упрямством долбил я, не в силах сопротивляться злой силе, которая несла меня. Чувствуя свое бессилие перед ней, я стал ее бояться.

      – А я тебя к тете Вере не пущу, – опять сказал я после паузы и против своей воли, от себя не завися.

      Отец стал грозить, а я все громче и настойчивее, точно по инерции, повторял ту же глупую фразу. Отец постучал пальцем по столу, и я повторил его жест вместе с надоевшей фразой. Отец встал, я тоже, и опять тот же рефрен – отец стал почти кричать (чего с ним никогда не бывало), и я сделал то же, с дрожью в голосе. Отец сдержался и заговорил мягким голосом. Помню, меня это очень тронуло и мне хотелось сдаться. Но, против воли, я повторил в мягком тоне ту же фразу, что придало ей оттенок издевательства. Отец предупредил, что он поставит меня в угол. В его же тоне я повторил свою фразу.

      – Я тебя оставлю без обеда, – более строго произнес отец.

      – А я тебя к тете Вере не пущу! – уже с отчаянием говорил я в тоне отца.

      – Костя, подумай, что ты делаешь! – воскликнул отец, бросая на стол газету.

      Внутри меня вспыхнуло недоброе чувство, которое заставило меня швырнуть салфетку и заорать во все горло:

      – А я тебя к тете Вере не пущу!

      «По крайней мере, так скорее кончится», – подумал я.

      Отец вспыхнул, губы его задрожали, но тотчас же он сдержался и быстро вышел из комнаты, бросив страшную фразу:

      – Ты – не мой сын.

      Как только я остался