Жена нелегала. Андрей Остальский

так, странный случай, можно сказать, нелепый… Может быть, даже тупое совпадение, конечно.

      – А все-таки?

      Данилин поморщился – стыдно почему-то ему было эту глупость пересказывать, – но все же решился.

      – Я вчера показал Трошину письмо, и он убедил меня выбросить его в корзинку для мусора – не в такую, как у вас тут стоит, а в старинную, плетеную, видал у меня под столом? Ты, наверно, слышал легенду что она когда-то Бухарину принадлежала. Я ее до сих пор любил очень, а теперь, вероятно, разлюблю.

      Миша посмотрел на Данилина с опаской: чудит начальник, в себе ли?

      – Что-то я, Палыч, не пойму, к чему ты клонишь…

      – Сейчас поймешь. Так вот выбросил я письмо в эту бухаринскую корзинку и уехал. А потом вспомнил, что забыл одну штуковину на работе. Возвращаюсь, поздно уже, в редакции почти никого нет. Смотрю – корзинка-то пустая! Кто-то все содержимое аккуратно выгреб.

      – Может, уборщицы?

      – Нет, я проверил, никаких уборщиц вечером в редакции не было и быть не могло. Они по утрам работают – до начала рабочего дня.

      – А перепутать, Палыч, ты с устатку не мог? Например, в корзину Валентине выкинуть.

      – Не, не мог. Но на всякий случай я и Валино ведро проверил – не было там ничего!

      – Ну, значит, это они. Эти ребята. Ну, ты понимаешь… Трошинские.

      – Ты уверен?

      – Кто же еще…

      – Значит, ты считаешь, у них здесь, в редакции, агентура есть?

      – А как же! Без всяких сомнений!

      – И кто это может быть?..

      – Да кто угодно! Кто-нибудь, кого ты ни в жизнь не заподозришь. Самый неожиданный человек.

      Данилин помолчал, подумал.

      – Я ведь, знаешь, еще нескольким людям письмо показывал…

      – Ну вот, вполне возможно, что кто-то из этих людей…

      – М-да… порадовал ты меня, Миша…

      Данилин так скуксился, что Мише стало даже его жалко.

      – Давай, Палыч, бросим это дело, а?.. Целее будем… И никаких тебе расследований, никаких подозрений… А то сейчас такая паранойя начнется, ой-ой-ой! Мало не покажется. Всю жизнь себе испортишь…

      Данилин вдруг напрягся. Ему показалось, что какая-то сила снова сгибает его в три погибели, а он, один раз когда-то разогнувшись, дал себе слово, что больше никому согнуть себя не позволит.

      – Нет, – сказал он, может быть, даже слишком резко. – Дело твое, Миша. Если боишься, то к тебе вопросов нет, никто тебя не неволит.

      – А вот такого, Алексей Павлович, говорить не надо! Ничего я не боюсь. Я за вас беспокоюсь и за редакцию, а не за себя… Мне-то что…

      Данилин давно заметил: когда Миша был начальством недоволен, он переходил на «вы». Помолчали несколько секунд, посмотрели в разные стороны. Потом Миша сказал:

      – Копия-то хоть письма осталась где-нибудь?

      – В отделе писем есть, – сказал Данилин. – И еще дома одна, я сделал ее сам, сходил накануне в ксероксную и сделал. Только об этом никто не знает, и ты никому не говори.

      – А