Три пятнадцать. Джослин Джексон

И чужой доллар не поставила бы на то, что невероятное открытие сделает Тайлер. Козлиная бородка, татушки, вонючий пикап – тот еще первооткрыватель! Он жить не может без «Редмена»[1], а бурую слюну сплевывает, как верблюд, направо и налево. В прошлом году мама прозвала его Голожопым, потому что он плюется, как белый голодранец, и делает все через жопу.

      «Он реально носит женские джинсы!» – хмыкнула Лиза, и я потянулась за ручкой. По английскому задали написать три примера иронии, а тут босая Лиза в секонд-хендных «келвинах кляйнах» с такой низкой посадкой, что видно серебряное колечко в пупке, стебется над женскими джинсами Тайлера Бейнса, который стрижет наш газон. Нет, нельзя – я даже листок не взяла. Меня изгнали в баптистскую школу уже шесть с лишним месяцев как, и я успела уяснить, что пример со стрингами миссис Рикетт не понравится.

      Мама в жизни бы не позволила волосатым ручищам Тайлера Бейнса прикоснуться к своей драгоценной иве. До Лизиного инсульта Тайлер при разговоре смотрел ей не в лицо, а на грудь, словно между грудей у нее были микрофоны и, если прицелиться получше, можно заказать обед с чили-догом.

      Первые две недели после инсульта мама почти не разговаривала. Сейчас, если при Тайлере выдавливает из себя неразборчивое, из одних гласных, слово, он хлопает круглыми глазами, смотрит поверх ее здорового плеча и спрашивает меня или Босса: «А че щас сказала Лиза?»

      Утро, когда он убил иву, начиналось как любой глупый вторник. Я завтракала тостом и параграфом из учебника по обществоведению. Босс жарила яичницу и мешала ее с овсянкой, чтобы накормить маму. Лиза сидела за старым разделочным столом, рассматривала выцветшие гранаты на обоях и витала где-то далеко-далеко. Так далеко, что сама никак не могла туда добраться.

      Тогда я любила сиживать в продавленном кресле Босса, чтобы видеть Лизу с той стороны, с которой она на себя была похожа, хоть и сидела слишком неподвижно. Стыдно мне было пристраиваться со здоровой стороны: кажется, джинн из волшебной лампы прознал про мою мечту о более мамской маме, расколол Лизу надвое, и вот что мне досталось. Но даже стыд лучше, чем сидеть справа: правую руку Лиза поджимает, как раненая птица – крыло, с правой стороны губа чуть отвисает и иногда текут слюни.

      Босс поставила миску с кашей и яичницей на стол и вложила ложку в здоровую мамину руку.

      – Лиза! Кроха Лиза, завтрак. Видишь? – спросила Босс и подождала, покуда Лиза сморгнет, опустит взгляд и промычит нечто, что означало у нее «да».

      Босс наложила кашу с яичницей себе и села за стол. Фланелевая старушечья пижама парусила вокруг ее тщедушного тельца. Если верить часам, то ей следовало заглотить тост, переодеться на бегу в твидовую юбку и форменную, цвета просроченной горчицы, блузку с понурым бантом.

      – Ты что, не идешь на работу? – спросила я.

      – Взяла отгул на полдня. – Босс прятала глаза, и в животе у меня проснулась ледяная змейка страха.

      – Опять из-за бассейна?

      На прошлой неделе

1

Марка жевательного табака. – Здесь и далее примеч. перев.