Железный лес. Анна Малышева

от всего отказался – от алкоголя, от вредной пищи… Вот кофе никак отменить не могу. Это моя слабость.

      Александра поставила перед ним чашку, предложила сахар, молоко. Маневич отрицательно качал головой, глядя в пространство. Казалось, он вдруг перестал замечать художницу. Его взгляд принял отсутствующее выражение, как у глубоко задумавшегося человека. Художница уселась чуть поодаль от стола, поставив свою чашку на полку старого буфета с резными дверцами. Буфет из грушевого дерева волне сгодился бы на продажу, если бы не огромная трещина, змеившаяся по всему фасаду. Юлия Петровна уже несколько раз рассказывала историю, как к ее покойному мужу забрел друг, также художник, только что вышедший из психиатрической больницы. После чашки чая (в самом деле, пили чай, ничего крепче), гость спокойно встал, сходил в чулан, нашел там среди хлама топор, о наличии которого сам хозяин не подозревал… Вернулся на кухню и одним ударом расколол буфет чуть не пополам. Отнес топор в чулан и молча ушел. Муж Юлии Петровны считал, что в тот день он чудом избежал гибели.

      – Все, о чем мы будем говорить с этой минуты, должно оставаться между нами, – произнес Маневич с прежним отсутствующим видом, не прикасаясь к кофе. – Марина уверяла меня в вашей скромности, но я повторяю еще раз – никакой огласки.

      – Вы можете не сомневаться… – начала Александра, но мужчина продолжал, словно не слыша ее:

      – Я хочу ликвидировать свою коллекцию. Все собрание.

      Маневич произнес эти слова как бы между прочим, бесстрастно. О его внутреннем напряжении свидетельствовал только застывший взгляд, из которого коллекционер усилием воли изгнал все живые эмоции. Александра молча ждала продолжения. От волнения у нее слегка кружилась голова и шумело в ушах.

      – Вы, вероятно, слышали кое-что о моих картинах? – спросил Маневич. Он говорил устало, невыразительным голосом. Белый, сильный свет единственной лампочки падал сверху на его загорелое лицо, придавая ему серый болезненный оттенок. Сейчас он не казался бесстрастным, благополучным обитателем Олимпа, как на выставке. Даже дорогой джемпер теперь смотрелся на нем подозрительно, как рыночная подделка. Из Маневича словно выдернули стержень, на котором держалась его самоуверенность, и он рассыпался на глазах.

      – Слышала, и очень много… – осторожно призналась Александра. – И всегда мечтала познакомиться с вашим собранием. О нем рассказывают чудеса.

      – Ну, особенных чудес не ждите, – мотнул головой Маневич. – Это просто приличное собрание. Довольно обширное и совершенно бессистемное. Там есть все. Передвижники, импрессионисты, фовисты, академическая живопись, новая вещественность, голландский Золотой век.

      У Александры пересохло в горле. Она машинально поднесла к губам чашку и сделала глоток. Кофе привел ее в себя и разогнал звенящий туман, повисший было перед глазами, когда она представила все это богатство. Маневич монотонно продолжал:

      – Скульптура ко мне попадала случайно, да я никогда и не интересовался ею. Есть несколько интересных прикладных вещей Мира искусства. Немного