Сад зеркал. Дмитрий Самохин

родители ушли тогда же, и родители Дар- Тэи, и многие другие.

      Однако мы не жалуемся. Многим другим семействам Озёрного края еще хуже, некоторых вообще не стало, и Древа их высохли и упали, чтобы когда-нибудь дать место новым росткам.

      Последние два года выдались спокойными и сытыми, однако со-родичи были очень рады, что в этом году сразу три древ-них станут воинами. А я буду самым лучшим из них, ведь я очень много тренируюсь с мечом, так что больше не сбиваюсь и не спотыкаюсь, моё тело становится всё крепче и послушней, оттачивается тренировками, как клинок. Даже Паджитус меня одобряет… то есть вслух он говорит «Ты не совсем безнадежен, Тимд’жи», но все знают, что такие слова из уст Паджитуса – почти признание в любви, и едва ли даже его женщина слышала что-нибудь более нежное.

      – Я никому не скажу о ревуне, – послушно отвечаю я, и Адития, кивнув, пропадает в высоких папоротниках. Мне кажется, её движения были слишком быстрыми. почти суетливыми, если такое можно говорить о Старейшей.

      Мы, древ-ние, не любим суетиться попусту, «на будущее», потому что тогда суеты станет слишком много и никакого будущего не случится вовсе. Но мы говорим так: если судьба окунает тебя мордой в грязь – ныряй поглубже: как знать, что найдется на дне? И, мне думается, в этой истории с гнилью Адития как раз ныряет. Только непонятно, куда и почему, раз ни на ней самой, ни на ком из со-родичей нет знаков болезни. Но как еще можно понимать настойчивость Старейшей?

      Я иду к реке с похолодевшим от волнения хвостом. Чешуя прижимается к шее так плотно, что приходится помотать головой, расслабляя мышцы. Если ревун порвёт меня слишком сильно, то у семейства в этом году будут только два новых воина – помереть я не помру, но участвовать в состязаниях этого года не сумею. Донные ревуны не опасны – пока ты не трогаешь их, но мало кто из потрогавших остался доволен ощущениями, а некоторые так и вовсе недосчитались частей ног, рук или хвостов.

      Вот зачем Адитии нужно это животное? Его даже не едят!

* * *

      Когда я, хромая на обе ноги, вытаскиваю лодку на берег, уже опускаются сумерки, быстрые и холодные, как рыба-хвостун. Две плетёнки доверху наполнены добычей, и я знаю: женщины примутся ругаться оттого, что я принёс ее так поздно. Мне и самому неловко, ведь женщинам не придется хорошо выспаться этой ночью, не говоря уж о том, что они будут вынуждены сломать молодую ветку семейного Древа, чтобы получить свет и выпотрошить всех этих рыб.

      Но я не мог вернуться раньше, я охотился за донным ревуном! Он увел меня далеко вниз по берегу, он бурился в ил и поднимал муть, выпрыгивал на меня из этой мути и вцеплялся в ноги, обхватывал их сотнями гусеничных ножек, драл чешую, вгрызался в мясо. В общем, тварь та еще. Но мне удалось одержать верх и не слишком сильно пострадать, так что я сумею участвовать в состязаниях воинов. А рыбы, которых я сегодня выловил, почти все пузатые. Даже когда женщины заберут свою долю, у меня останется еще много икры на обмен, и она пригодится, когда торговцы людей снова пройдут через Озёрный край.

      Правда,