Древнерусская цивилизация. Аполлон Кузьмин

золотое слово витиев, хранивших память о предках на протяжении целого тысячелетия.

      В эпоху перехода от родоплеменных отношений к государственным, когда Власть все более отдалялась от Земли, неизбежно затрагивались интересы разных общественных слоев. В результате на свет появлялись разные версии происхождения того или иного народа. Ясно, что первый летописец придерживался какой-то одной версии, но в дошедших до наших дней летописях оказались неодинаковые и даже прямо противоположные решения вынесенных в заголовок вопросов. Возникали они, по всей вероятности, в разных общественных слоях и в разное время. Со временем же, когда притуплялась жгучая актуальность тенденций, позднейшие сводчики вносили эти версии в свои компиляции, в одних случаях пытаясь как-то их примирить, а в других (к счастью для исследователей!) и вовсе не замечая противоречий.

      К этим позднейшим сочинениям относится и так называемая «Начальная летопись», которая удержала в заголовке древнее название «Повесть временных лет» и которую в литературе приписывают перу либо печерского монаха Нестора, либо выдубицкого игумена Сильвестра.

      Летопись эта долго почиталась первоначальной, что и отразилось в ее традиционном названии. Это главный письменный источник по древнейшей истории Руси, и позднейшие исследователи, ссылаясь на него, жарко спорили, не замечая, что очень часто они лишь продолжали спор, начатый многими столетиями ранее.

      История всегда была и будет наукой политической. И известный афоризм Бисмарка, что «войну с Францией выиграл немецкий учитель истории», имеет в виду не превосходство немецкой диалектики над французским позитивизмом, а пронизанную идеологической целеустремленностью немецкую науку над безыдейными французскими собраниями анекдотов. Особую же актуальность обычно приобретает изучение цивилизаций, имеющих непосредственных наследников. Начало Руси – это процесс формирования древнерусской народности и образования государства, оказавшего большое влияние на судьбы народов, населявших Центральную и Восточную Европу. И неудивительно, что изучение этой темы зачастую подогревалось и деформировалось прагматическим интересом. Достаточно напомнить почти трехвековую (продолжающуюся и поныне) полемику норманистов и антинорманистов. Очень часто учеными двигал собственно познавательный интерес, но крайне редко этот интерес противоречил общественным симпатиям автора, а социальное содержание принимаемой методологической системы чаще всего вообще не осознавалось.

      В течение ряда столетий на значительных пространствах Европы взаимодействовали славяне и германцы. Формы их взаимодействия были самыми различными, но традиция сохранила представление о давней борьбе, в период же образования ранних славянских государств эта борьба обострилась вполне реально. Создавалось впечатление извечного противостояния двух больших этносов: с VIII в. осуществляется германский «натиск на восток», в XVIII – XIX вв. реализуются давние стратегические цели России – овладение балтийским побережьем. Немецкие наследники Ливонского ордена оказались под властью русских царей, но новые подданные очень скоро приобрели права привилегированного сословия, а позднее стали опорой российского самодержавия. На царском дворе кормились захудалые графы и бароны из многочисленных германских княжеств. И чем значительнее были успехи русского оружия на поле брани, тем прочнее побежденные овладевали подступами к русскому трону. Именно в этой своеобразной обстановке складывалась норманнская теория – интерпретация летописного предания о призвании варягов в прогерманском духе.

      Спор норманистов с антинорманистами, разумеется, не сводился только к этническим противопоставлениям. Но он велся почти неизменно с повышенной страстностью, даже если страсть порождалась просто жаждой истины, – на построениях ученых могли сказываться и методологические установки, и их специализация, и круг источников, отобранный из моря самых разнообразных и противоречивых свидетельств.

      Разумеется, ученые не могут нести ответственности за выводы, кои из их разысканий иной раз делают политики. Но они обязаны учитывать, какие именно положения оказываются удобными для спекулятивных построений. В 30 – 40-е гг. прошедшего столетия норманская теория была взята на вооружение германским фашизмом, и самым непримиримым апологетам аполитичности истории пришлось удостовериться, как якобы чисто «академические» рассуждения превращаются в отравленное оружие агрессии и геноцида. Сами вожди Третьего рейха включились в идеологическую борьбу, обнажая и пропагандируя некоторые важные положения норманнской теории. «Организация русского государственного образования, – писал Гитлер в «Майн кампф», – не была результатом государственно-политических способностей славянства в России; напротив, это дивный пример того, как германский элемент проявляет в низшей расе свое умение создавать государство… В течение столетий Россия жила за счет этого германского ядра своих высших правящих классов». Из этого «научного» анализа следовал и практический вывод: «Сама судьба как бы хочет указать нам путь своим перстом: вручив участь России большевикам, она лишила русский народ того разума, который породил и до сих пор поддерживал его государственное существование». К положениям норманнской концепции