Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС. Леон Дегрелль

Целых полтора года он провел в госпитале, беззубый, как броненосец.

      Локомотив разрывал и выбрасывал снег на высоту более двух метров. Но он вынужден был остановиться перед настоящей непреодолимой ледяной стеной. Впрочем, большевики были уже в трех километрах.

      Когда мы спустились со склонов в степь, мы думали, что все умрем. Снежные вихри секли нас по щекам, валили наземь. Офицеры и солдаты падали на снег. У некоторых лица были ужасны, с выступившими красными полосами, фиолетовые, с кровавыми подтеками в области глаз. Поскольку мои руки были заняты моим пулеметом и сотнями патронов в коробках, вскоре я тоже отморозил одну щеку. У других были отморожены ступни, которые позднее разлагались на длинные полосы черноватой плоти. У других были обморожены пальцы ног, быстро становившиеся похожими на крупные абрикосы, из которых сочился оранжевый гной.

      Но самыми несчастными среди нас были те, у кого были отморожены половые органы. Страдания этих бедных парней были неописуемыми… Всю войну их перевозили из госпиталя в госпиталь. Безрезультатно. В тот отвратительный день люди обморозились до самых глубин своей ужасно опухшей плоти.

      Перед нами находилась деревня, которую можно было занять. Она носила имя знаменитой еврейской революционерки из Берлина Розы Люксембург. Русским, должно быть, было так же холодно, так как при нашем приближении они улизнули, не особенно спрашивая у нас объяснений. У нас погиб всего один, самый молодой доброволец шестнадцати лет, получивший автоматную очередь прямо в живот. В пять часов мы заняли первые избы, в то время как великолепное яркое красное солнце на западе всходило и тотчас тонуло в снежной пыли степи.

      Пришлось расположиться как попало. Мой взвод занял две избы, представлявшие собой подобие шалашей. В одной из них жили две женщины и семь детишек, справлявших свою нужду прямо посреди комнаты на пол. Матери небрежно отбрасывали испражнения к глинобитной стене, потом опять брали на печке свои семечки, которые они лузгали беспрестанно и неустанно.

      Вторую половину ночи мы провели в степи в карауле, вполне ожидая возможности возвращения русских. А что мы могли бы сделать? Мой пулемет был полностью скован морозом, который держался на уровне сорока градусов. Не было возможности привести в действие никакое оружие. Единственно возможным был бой гранатами и штыками.

      В шесть часов утра поднялась ослепительная заря, захватившая все небо: золотая, оранжевая, фиолетовая, марганцево-малиновая с мягкими сиреневыми полутонами в светло-серебряном кружеве. Я смотрел на небо восхищенным взглядом, в полном экстазе от этих разливов красок с пурпурной каймой, сверкавших и струившихся над голой степью; я забыл свои страдания в этой любви к тому, что открылось взору. Прекрасное – прежде всего, какой бы то ни было ценой! Я видел над собой самые красивые краски в мире. Ранее я наблюдал небо в Афинах; но мое восхищение и волнение было больше перед пышностью и прозрачностью этого неба России. У меня замерз нос, мой пулемет был куском льда, но вся моя чувственная