Когда воскреснет Россия?. Василий Иванович Белов

я.

      – Да лет четырнадцати, – отвечал урядник.

      – Слишком рано, муж не сладит с женою.

      – Свекор, если добр, так поможет. Вон у нас старик Суслов женил сына да и сделал себе внука».

      Кто из современных прозаиков смог бы пожертвовать подобной сценой в рассказе или простом очерке?

      Укажите хотя б одного, и я тогда соглашусь, что русская литература еще не совсем опозорилась.

      Число пушкинских лицеистов выросло в наше время до грандиозных размеров…

      Не институт на Тверском бульваре, а Пушкин выталкивал на писательскую стезю, один он удерживал многих на этой скользкой дорожке. Только все ли мы и денно и нощно помним его бессмертный завет:

      Веленью божию, о муза, будь послушна.

      Обиды не страшась, не требуя венца,

      Хвалу и клевету приемли равнодушно

      И не оспоривай глупца.

      Он же, А. С. Пушкин, божественными, но в то же время и земными словами будил сонное сердце во дни унылого малодушия. Не устами ли Пушкина самим Творцом велено каждому, владеющему умом и природным даром?

      Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

      Исполнись волею моей

      И, обходя моря и земли,

      Глаголом жги сердца людей.

      Притча о зарытом в землю таланте особенно целебна для русских, склонных из самоуничижения оправдывать собственное бездействие. Не удержусь от скучной сентенции: именно такая жизнь очень скоро становится жизнью ленивой, и тогда вдохновение свыше не слетает ни к прозаику, ни к поэту. А что такое это самое божественное вдохновение? Пушкин тоже, видимо, грыз гусиные перья, но как никто другой изведал это высокое состояние души.

      А. К. Толстой говаривал, что вдохновение является на зыбкой грани яви и сна, в полусне:

      Лови ж сей миг, пока к нему ты чуток,

      Меж сном и бденьем краток промежуток.

      А. С. Пушкин сказал бы о вдохновении совсем по-другому, он связывал это состояние с призывом небес:

      Пока не требует поэта

      К священной жертве Аполлон…

      Вероятно, один Федор Тютчев был самым лучшим охранителем треножника, «в детской резвости» колеблемого толпой.

      Как только ни пытались погасить этот треножник, этот чистый и спасительный жертвенник! Коптящий, едкий дым рационалистического прогресса затмил знаменитую оду Гаврилы Державина. Пушкин возродил и обвешил державинскую стезю, но уже моему поколению пришлось зубрить «Эстетические отношения» Чернышевского. Больше на стеллаже никого не было: ни Достоевского, ни Леонтьева, ни Ивана Ильина.

      Русская эстетика, повергнутая ниц еще в XIX веке, возрождалась медленно, туго. Хорошо, что хоть как-то она сохранилась. Л. А. Тихомиров в статье памяти Говорухи-Отрока о возрождении подлинной, то есть эстетической, критики писал: «Мерило прекрасного есть вечное… Только ощущая в себе голос «вечного», он (художник. – В. Б.) творит художественное… Ни красота, ни правда не умирают, и только то есть