Античность перед загадкой человека и космоса. Хрестоматия. Отсутствует

справедливости. Возможно, что в не дошедших до нас частях трилогии характеристика Зевса, данная в «Прометее прикованном», меняется или даже снимается. Из их незначительных отрывков это изменение можно себе представить крайне смутно. Столь же трудно себе представить, как дальше снимается гордое богоборчество титана и как происходит его предполагаемое примирение с Кронидом. Возможно, что в «Прометее освобожденном» орел, терзающий печень прикованного титана, пронзен стрелой потомка Геракла и что Прометей, открыв тайну смягченному Зевсу, раскован по его велению. Восторжествовала божественная справедливость, Дике, и в «Прометее огненосном» титан, пострадавший за искру, спасенную для людей в полом тростнике, возвеличен установлением в его честь культа и праздника священного пламени с факельным бегом. Но независимо от вероятности того или иного варианта такой гипотезы, объективный смысл великого образа, созданного Эсхилом, определился навеки. Прометей стал бессмертным символом человечества, освобождающегося от своего бессилия перед тайнами природы, символом всеоткрывающего познания, всепостигающей мысли, культуры и цивилизации, символом одоления всех богов, небесных и земных, – для блага, для счастья людей. И таким он вошел в посвященные ему произведения Гете, Байрона, Шелли, в поэму «Кавказ» Шевченко и в произведения других мировых постов.

      VII

      Поэтика Эсхила богата исканиями и находками, неисчерпаема в красках и тонах, то мрачных и суровых, то светлых и нежных. Она, как горный поток под ярким солнцем, искрится всеми цветами сцектра и ни в какую формулу не укладывается. Можно выделить разве лишь одну ее особенность или важное свойство. Так, еще в «Лягушках» Аристофана Еврипид ее полемически характеризует как изобилующую «страшно крутыми», распухшими от велеречивости оборотами.

      Гиперболизируя, подобно Еврипиду в комедии Аристофана, римский теоретик риторики Квинтилиан тоже считает стиль Эсхила чрезвычайно затрудненным, тяжеловесным в своей величавости, часто неестественным, напыщенным, чудовищно вычурным. Но еще в той же комедии Эсхил отвел подобного рода критику. Отвечая Еврипиду, он говорит:

      Злополучный, сама неизбежность

      Нам велит для возвышенных мыслей и дел

      Находить величавые речи

      Ощущение затрудненности порой возникает из-за повышенной метафоричности поэтической речи Эсхила. Метафоры иногда являются у него своеобразными поэтическими загадками, о которых, характеризуя метафоры, говорит Аристотель.[6] Одновременное их разгадывание и восприятие заключенного в них образа доставляет читателю большое художественное наслаждение. Такими метафорами, например, являются: «жгучая челюсть огня» (погребальный костер, пожирающий покойника); приближается «черновесельное ослепление» (корабль Египтиадов, одержимых безумным стремлением захватить Данаид); движется «повозка ночи черная»; Елена, бежавшая с Парисом, привезла Трое «гибель

6

См. его «Поэтику», гл. XXII, и «Риторику», III, 2.