Бестиариум. Дизельные мифы (сборник). Юрий Бурносов

отдать жизнь за Родину.

      – Жизнь, а не смерть. Можно взять и утопиться в реке перед барским домом с тем же успехом.

      И вдруг Сурганов увидел в глазах учителя странный блеск надежды.

      – А что вы предлагаете?

      – Я вам ничего не предлагаю, – Сурганов печально вздохнул. – Я вам объясняю, что торопиться нужно лишь при ловле блох и иных прытких насекомых.

      Он почувствовал, что надежда в учителе крепнет. Учитель стал верить в него не как в человека, а как в вестника иной силы, что может противостоять тому повороту, что случился два года назад. «Сейчас он сделает из меня бога, а это очень нехорошо», – подумал он.

      – Вот что, Николай Гаврилович, сберегите мальчиков. Вы, дорогой товарищ (учитель снова дернул головой от этого обращения), сберегите мальчиков. Вы комсомолец?

      – Да, я был членом КИМ.

      – Так вот, я прошу вас, надо сберечь мальчиков. И давайте договоримся, что вы мне не рассказываете лишнего, и я вам ничего не болтаю.

* * *

      Наутро Сурганов стал думать, к кому бы пойти за советом, и в конце концов отправился к бывшему попу. У избы священника пахло кислым. Батюшка, очевидно, гнал самогон.

      Сурганов поздоровался и ступил внутрь через высокий порог.

      Там он увидел запрещенные иконы.

      – Не боитесь, батюшка?

      – Да что мне, добрый барин, бояться. Семь бед – один ответ. Попадья моя уж пять лет на небесах, а моя жизнь в руце Божьей. Господь всемогущий, звери в лесах, скот на полях, птицы в небесах – всякая тварь в его воле.

      – Крестите?

      – Не без этого.

      «Это хорошо, что он не боится. Он не боится, но и не лезет на рожон, как учитель-комсомолец. С ним я споюсь, его бы я взял замполитом, – подумал Сурганов. – Ведь мы воюем, даже подняв руки. Красноармеец воюет даже в плену, вот что. Дело-то наше безнадежное, большой земли для нас нет».

      Он сел за стол со священником, и грязноватые стаканы наполнились жидкостью, чем-то похожей со стороны на березовый сок.

      «Хорошо, что тут есть, по крайней мере, трое мужчин, не боящихся смерти, – думал Сурганов. – Это всё потому, что мы одинокие мужчины. Одиноким всегда проще. Надо прощупать доктора, тут есть еще доктор. Но мне сказали, что у доктора жена и две дочери. Что я скажу доктору? Что я вообще хочу?.. Если бы я знал».

      Он спросил бывшего священника, который на поверку оказался не бывшим, о сельском враче, и тот нахмурился.

      – Да, я знаю. Две дочери, – быстро сказал бывший капитан третьего ранга, и лицо священника просветлело.

      Они понимали друг друга.

      – Э, добрый барин…

      – Зови меня просто Владимир Владимирович. Так раньше в книгах писали, у Чехова.

      – Придет он сейчас, твой доктор. Ему дома пить неловко, а у меня можно.

      Доктор пришел позже, чем они думали, усталый и с пятнами крови на правом рукаве. Причем пришел он вместе с учителем.

      Доктор оказался философом. Ему явно не хватало собеседников.

      – Очень важно – отсутствие майората, – после третьей сказал он. – В России наследство от