Боги слепнут. Роман Буревой

дело. Люди возникали в палате, как боги из машины в греческих трагедиях, выкрикивали свои краткие реплики, и тут же исчезали. Оставалось лишь тихое жужжание кварцевых ламп, запах лекарств, и боль. Боль, которую не могли снять никакие лекарства. У Руфина не было близких родственников, чтобы сделать пересадку костного мозга. А мозг, пересаженный от постороннего донора, не прижился. Если бы Александр был жив, он мог бы спасти отца. Пассивно, одним своим существованием, как и должен был все делать в жизни – просто жить, и одним этим фактом заставлять двигаться огромную махину Империи. Но Александра убили. И Руфин даже не знал, кто. А его дочь слишком мала, чтобы послужить донором.

      Чуда не произошло. Император умирал. И так он держался поразительно долго. Почти все, кто был рядом с ним в тот день, и кому не сделали пересадку, уже умерли. Криспина приходила редко. В первые дни Руфин справлялся о ней, требовал, потом звал, потом умолял… В телефонной трубке ее голос звучал равнодушно и механически. Явилась Мелия, первая его супруга, долго сидела у постели и молчала. В конце концов он прогнал ее. Мелия постоянно говорила об Александре, и, глядя на нее, Руфин видел перистиль, залитый зеленым светом, и пурпурные пятна крови на полу, и тело Цезаря, изуродованное смертью, почти уже не человеческое, сломанное.

      Но сегодня Руфин потребовал, чтобы Криспина пришла. И она не посмела отказаться. Он все еще император. Красивая, полнотелая, немного бледная, она смотрела на Руфина пустыми глазами, и в них не было ни сочувствия, ни жалости – одно равнодушие.

      – Почему не приходишь? – спросил Руфин.

      – Посещать облученных опасно. – Она даже не нашла нужным скрыть истинную причину своего отдаления.

      – Боишься? – говорить ему было трудно: язык и губы опухли, Руфин с трудом выталкивал из отекшей гортани слова.

      – Я и так рисковала, пытаясь зачать наследника сразу после родов. Но ты не смог ничего сделать! Не смог объявить нашу крошку своей наследницей! Она самый прекрасный, самый лучший ребенок в мире. А ты… – Она задохнулась от презрения и гнева.

      – Это невозможно, – прохрипел Руфин. – Я не могу нарушить закон.

      – Тогда о чем нам говорить?

      – Хотел проститься.

      – Прощай, – бросила она равнодушно.

      – Поцелуй на прощание, – попросил Руфин.

      – У тебя губы распухли… – Она брезгливо передернула плечами.

      После ее ухода в воздухе повис терпкий запах духов. Он смешался с запахом лекарств, превратившись в тошнотворную смесь.

      Выйдя из палаты, Криспина увидела в криптопортике десятка два ожидавших. Среди посетителей она узнала Сервилию Кар, поэта Кумия, проходимца Силана, который высмеял ее и Руфина, переделав комедию Плавта. Досталось еще и Элию. Но Элий принялся, как плебей, ломаться на сцене вместе с подонками-актеришками и тем самым еще больше унизил Августа. Криспине еще тогда, после спектакля, хотелось расцарапать лицо Силану. Сейчас злость вернулась с двойной силой. Криспина шагнула к драматургу.

      – Подлец! Ты во всем виноват! Ты и такие, как ты! Все – негодяи!

      Стоявшие