Гумилев сын Гумилева. Сергей Беляков

Лев Николаевич отличался природным (отцовским) оптимизмом, о своей жизни, даже о самых трагических ее моментах, говорил с улыбкой. О кошмаре лагерной жизни старался не воспоминать. Однажды он заметил, что очень уважает Солженицына, потому что тот смог написать «Архипелаг ГУЛАГ». «Мне, – передает слова Гумилева жена Наталья Викторовна, – даже вспоминать это всё не по силам». Первые месяцы Гумилев был на общих работах, терпел голод, мороз и «пургу на открытом месте». Но все-таки Гумилеву повезло. Норильлаг не был самым страшным островом архипелага. Эпидемия дизентерии осенью 1939-го – скорее исключение. Правда, Гумилев «перенес дизентерию и не помер, хотя был без сознания 3 дня», но это было летом 1940-го. А вообще-то смертность в Норильлаге была в пять раз меньше средней гулаговской.

      В 1939-м спешно достраивали Норильский горно-обогатительный комбинат, который скоро начнет поставлять необходимый военной промышленности никель, а помимо него – медь, кобальт, платину. Начальству нужны были новые рабочие руки, а не новые братские могилы, поэтому в Норильлаг отбирали людей преимущественно нестарых и здоровых, условия им создавали, по меркам ГУЛАГа, сносные – пусть строят комбинат, добывают руду – халькопирит, дают стране металл. Строительством комбината руководил бывший директор Магнитки, будущий дважды Герой Социалистического Труда и лауреат Сталинской премии Авраамий Павлович Завенягин. Он был в Норильске неограниченным монархом, всесильным государем – Завенягин управлял и комбинатом, и лагерем[16].

      Завенягин не был революционером-мечтателем, вроде основателя Дальстроя Эдуарда Берзина (Берзиньша), который всерьез надеялся перевоспитывать «врагов народа» на колымских приисках. Завенягинские порядки преследовали одну цель – построить комбинат и наладить его работу. Поэтому даже простых лагерных работяг кормили прилично: на обед давали миску баланды, миску каши и даже кусок трески. Хлебная пайка, рассказывал Гумилев, была довольно большой – 1 килограмм 200 граммов за полную норму выработки, 600 граммов «за недовыработку», 300 (карцерная пайка) – «за неудовлетворительную работу». Для сравнения: в годы войны хлебная пайка иждивенца в Нижней Тавде (Западная Сибирь) была всего лишь 200 граммов. В Москве иждивенцы получали 400 граммов, а рабочие – 800. Правда, московский хлеб был, конечно, намного лучше норильского или тавдинского.

      Инженеры-зэки получали в Норильлаге селедку и сгущенку, что уже приближалось к рациону шарашек. В геологоразведочных экспедициях, снаряженных силами Норильлага, паек был еще лучше: масло, шоколад, сухое молоко. Правда, и работать заставляли много: «Когда возникала необходимость выполнения срочных работ, – вспоминает старый лагерник Александр Гаевский, – нас оставляли работать ночью и при этом обильно обеспечивали продуктами дополнительно к лагерному рациону».

      Вольные жили, разумеется, намного лучше. Они получали большие северные надбавки, длинный (полгода) оплачиваемый отпуск, путевки в санатории. Начальники

16

Есть такое понятие – «сталинский нарком». Так обычно называют не всякого наркома или министра тридцатых – пятидесятых годов, а только людей особого социально-психологического типа. Характерна для такого начальника необыкновенная работоспособность, жестокость, воля железная, природный ум, который позволял восполнить недостаток образования. Такими были Вячеслав Молотов, Лазарь Каганович, Вячеслав Малышев, Семен Тимошенко, Дмитрий Устинов и еще несколько человек. Последний настоящий «сталинский нарком», Николай Байбаков, умер в 2008 году, окруженный почетом и всеобщим уважением.

Авраамий Павлович станет министром и заместителем Председателя Совета министров уже после смерти Сталина, но его характер и стиль руководства лучше всего соответствовали этому идеалу «сталинского наркома».

«Зверь был отменный», – напишет о нем Солженицын, впрочем, детально не знавший биографии Завенягина. Зверь – пожалуй, но не злодей, не садист вроде Ежова, Фриновского или Гаранина, а талантливый организатор, хозяйственник. В марте 1941-го Завенягин уйдет на повышение, станет первым заместителем Берии, а с 1943-го под руководством Берии начнет курировать советский атомный проект. Он будет руководить поиском урановой руды, вербовкой немецких ученых-ядерщиков, строительством Арзамаса-16, Семипалатинского полигона, Обнинской АЭС (первой АЭС в мире), испытаниями ядерной бомбы и, по одной из версий, умрет от хронической лучевой болезни. Прах его замуруют в Кремлевской стене.