Императрицы (сборник). Петр Краснов

всаднику и становиться в грязные лужи. Потом вдруг вложил пальцы в рот и так пронзительно свистнул, что лошадь Риты остановилась как вкопанная и затряслась. В тот же миг с гомоном и криками к Рите бросилось из леса пять таких же оборванцев. Они в одно мгновение окружили ее. Кто-то схватил ее за ногу, кто-то ударил ее под грудь. У Риты потемнело в глазах. Она потеряла сознание, и последняя мысль была: «А кто же даст знать цесаревне?»

      – Я как вдарил яво под микитки, провел рукою повыше, гля-кося что у яво!.. Баба!.. – смеясь, говорил чернобородый оборванец, тащивший Риту за плечи. – Вот так добыча…

      Другой, несший Риту за ноги, с веселым смехом отвечал:

      – А ножки!.. Глянь, робя, махонькие какие… Не иначе как боярская чья дочь.

      – Вот энто, братцы, будет, значит, в нашем стану ба-альшая потеха, – сказал шедший сзади всех маленький, крепкий, белобрысый мужичок с белесыми волосами и свиными белыми ресницами на припухших красных веках.

      – В сторожку ее, товарищи, там таперя в такую погодь никто не заглянет. Там и разделаем, кому что…

      Радостные голоса гулко звучали по затихшему лесу и эхом отдавались вдали.

      – Кому – клин, кому – стан, кому – цельный сарафан.

      – Знатная, братцы, девчонка… И куда она так переодевалась?..

      – Ярема, а коня?.. – кричал возившийся подле Лоботряса оборванец. – Конь-от солдатской.

      – Вяди и коня к сторожке. По сумам надоть пошукать, не найдем ли чего гожего бродячей артели. Апосля и коня и всадника там и бросим. И концы, значит, в воду… Коня живого, а тую…

      – Звесно, коня что ж… Конь не скажет.

      – Даже боле того: конь – отвод глаз. Улик не на нас.

      – Знатная добыча… Нежданно-негаданно.

      Раскрыли двери в сторожке, внесли добычу в чистую бревенчатую избу. Осенние сумерки пасмурного непогожего дня тусклым светом освещали внутренность небольшой горницы. Разбойники столпились около добычи, огляделись и притихли.

      В растерзанной одежде, со сбитым набок париком с косой, из-под которого разметались темные женские волосы, на грязной епанче, на широкой сосновой лавке жалкая и беспомощная, как малый ребенок, лежала молодая девушка. Темный синяк вздулся над глазом, по щекам текли тонкие струйки алой крови.

      – Ай померла? – спросил рыжий оборванец, привязавший коня к дереву и вошедший последним в избу. Его голос был робок, и сам он испуганно смотрел на девушку, распростертую на лавке.

      На него цыкнули.

      – Ну, чаво?.. Ничаво не померла! Дышит.

      – А белая какая…

      – Красивая.

      – Хоть куда девка.

      Пять взрослых, немолодых, голодных самцов толкались подле лежащей без сознания женщины, и томное, мучительное вожделение все сильнее охватывало их.

      – Что ж, – задыхаясь, проговорил чернобородый, тот, кто первый ударил Риту под грудь, – так приступать, что ль, али погодить, пока совсем отойдет?

      – То-то приступать!.. Ты, что ль, приступать-то будешь?..

      – Ну,