Русская рулетка. Валерий Поволяев

покосился на него, сплюнул себе под ноги:

      – А трибуна зачем?

      – Речи будут произносить. Это же любимое занятие у комиссаров. Крики «ура» будут раздаваться, боцман. А на скамейки усядется большевистское начальство. С трибуны будет вещать Троцкий.

      – А Ленин?

      – Ленин на маёвках появляться не любит. Здоровье не позволяет.

      – М-м-м, – Тамаев задумчиво пощипал бакенбарды, потом ткнул пальцем в трибуну и заключил командным тоном:

      – Сжечь!

      – Чтобы сжечь эту бандуру, нужен керосин, – заявил опытный Дейниченко, – хотя бы полстакана.

      Пошли искать керосин. Нашли немного – аптечный коричневый пузырёк, наполненный наполовину, больше найти не удалось.

      Когда вернулись, то увидели, что около трибуны стоит часовой с винтовкой, хмуро оглядывается по сторонам – выполняя высокий революционный приказ, охраняет лобное место.

      Лицо у часового было бледным, жёстким – чувствовалось, что если вместо Троцкого на трибуну попытается взобраться мама родная, он покажет ей, где раки зимуют.

      – Це-це-це, – Тамаев вновь задумчиво пощипал свои длинные, похожие на разорванную пополам мочалку усы, потом цапнул себя за бакенбарды, поморщился недовольно – забыл, что их укоротил.

      Они стояли в подворотне здания, выходившего фасадом на площадь, где Петроградские власти планировали провести первомайскую акцию.

      – На их акцию мы ответим своей, – сказал Тамаев. – Значитца, так… Сорока, Сердюк, Красков и Дейниченко, дуйте кругалем на противоположную сторону площади и затейте там драку. Часовой на драку явно откликнется, побежит к вам, а мы в это время трибуну и подпалим… А? – Тамаев грозно пошевелил усами. – Годится плант?

      «Плант» годился. Так и поступили.

      Первомайская трибуна с рядом свежих скамеек была сожжена, что вызвало в Петрограде переполох невероятный – об этом написали все городские газеты, даже самые мелкие, которых хватало всего на три самокрутки.

      Тамаев был доволен.

      На следующий день состоялся «общий свист», как боцман называл общие сборы. На «общем свисте» присутствовала вся его группа, прибыли Герман со Шведовым и профессор Таганцев, – уже начавший полнеть человек с приветливым лицом. Таганцев большей частью молчал, лишь иногда рассеянно кивал, Герман тоже молчал, стискивал челюсти и играл желваками, говорил в основном Шведов, и по лицу его было видно, что это дело – говорить и по открытым ртам оценивать качество своей речи, – ему нравится. Герман, глядя на него, только удивлялся – такого Шведова он ещё не знал.

      – Наша задача – встряхнуть Петроград так, чтобы был слышен хруст костей, – говорил Шведов и вскидывал в пространство кулак. («Совсем как вождь большевиков господин Ленин», – неодобрительно отметил Герман.) – Надо дезорганизовывать производство, останавливать фабрики и трамвайные линии, совершать диверсии на заводах… Сожжённая первомайская трибуна – это хорошо, но этого мало! Капля в море, пфиф – и нет её! А взорванный цех на заводе – это уже серьёзно. Убитый красный