Тайные тропы (сборник). Георгий Брянцев

торопливо перевела.

      Арестованный не знал фамилий ночных гостей и никогда их до этого не видел.

      – Сволочь, – прохрипел Родэ, и его худое лицо стало страшным. – Сейчас ты у меня заговоришь!

      Став против заключенного, он начал медленно засучивать рукава мундира.

      – Мне можно идти? – спросила побледневшая Тряскина и поднялась с табурета.

      – Иди! – бросил Родэ. – Зайдешь через десять минут – поедем…

      Через десять минут она открыла дверь.

      Тюремщик-гестаповец держал полотенце и лил горячую воду на руки Родэ. Родэ с брезгливой гримасой смыл с пальцев кровь, смочил их одеколоном и вытер…

      Без двадцати минут час от здания гестапо отъехала малолитражная машина. В ней сидели Родэ и Варвара Карповна. Оба молчали. Женщина старалась не дышать, чтобы не выдать своего состояния. От одной мысли, что скоро, через каких-нибудь полчаса, а может быть, и того меньше, произойдет что-то страшное, неизбежное, по всему ее телу пробегала дрожь. Ей казалось, что она стоит на краю бездонной пропасти и что если сама она не бросится вниз, ее все равно столкнут туда. Ожидание было невыносимо, и Тряскина мысленно торопила шофера. А машина, как назло, ползла медленно, карабкаясь по выбоинам дороги.

      Наконец она остановилась. Варвара Карповна быстрым движением руки смахнула слезы и вытерла платком лицо. Шофер открыл дверцу. До дома оставалась сотня метров. Родэ отпустил шофера и приказал ему подъехать через час.

      На стук никто не отозвался. Родэ постучал вторично – тишина. На третий удар отозвался женский голос:

      – Кто там?

      – «Лейпциг»… – хрипловатым, надтреснутым голосом ответил Родэ.

      …Не более как через минуту в доме раздались один за другим четыре глухих выстрела, – будто кто-то ударил несколько раз палкой по тугому матрацу, а еще через минуту показались Тризна и Грязнов.

      Не торопясь, они прошли некоторое расстояние по тротуару, а потом разошлись в разные стороны.

      16

      Юргенс встал с постели, как обычно, в девять утра и занялся гимнастикой. Он любил твердый распорядок дня. Даже война и тревожные события, с ней связанные, не изменили его привычек. Служитель никогда не спрашивал, что ему делать сегодня, завтра, через неделю… Он знал свои обязанности, как таблицу умножения, и выполнял их абсолютно точно.

      В столовой ожидал завтрак. Юргенс уже хотел сесть за стол, как вдруг его внимание привлек необычный шум на улице. Он подошел к окну и раздвинул шелковые занавески. Солдаты, наводнившие мостовую и тротуары, брели без всякого порядка. На голове у многих были пилотки, обвязанные сверху женскими платками, шапки-треухи, фетровые шляпы; поверх шинелей – фуфайки, овчинные полушубки, штатские, простого покроя пальто; на ногах – валенки, сапоги, ботинки, а у одиночек даже веревочные или лыковые лапти. Изредка мелькали офицерские фуражки.

      – Какая гадость! – процедил сквозь зубы Юргенс, задернул занавески и подошел к телефону.

      Начальник гарнизона охотно удовлетворил любопытство Юргенса. Он объяснил,