Берлинское кольцо. Эдуард Арбенов

Бергом:

      – Главное для нас с вами – знать цель, к которой стремится противник. Тогда мы поймем, какой дорогой он пойдет. Увидим ее.

      – Могут оказаться на ней и не противники.

      – Это не важно. Возьмем всех. Среди них будет и он.

      Именно так поступил Дитрих на Бель-Альянсштрассе, когда был убит Хендриксен. Штурмбаннфюрер не знал, кто придет на связь с ним, и взял всех, кто оказался у кладбища. В число арестованных попал и Саид Исламбек. Принцип Дитриха оправдал себя на этот раз. Другой диалог:

      – Когда вы подозреваете одного, уничтожайте весь выводок. Все гнездо. Все гнезда…

      – А если противник выбирает нетипичное: гнездо не нужно ему?

      – Такой противник не страшен. Не думайте о нем. Сам раскроет себя – в нетипичном жить трудно. Он или умрет, или сдастся.

      Сдавались редко. Возможно даже – никогда. Никто не избирал нетипичное. Если избрал, то жил в нем, вопреки убеждению Дитриха. Тот же Чокаев жил. Став английским агентом еще в 1918 году, в период существования Кокандской автономии на территории Туркестана, Мустафа Чокаев покинул родину и превратился в вечного эмигранта. Искал приюта в Турции, Польше, Германии, Франции. Объединил вокруг себя националистов-мусульман, издавал эмигрантские журналы и газеты в Мюнхене, Берлине. Жил и действовал, несмотря на то, что германская полиция знала о его связях с секретной службой Великобритании, несмотря на существование солидного досье, заведенного уже гестапо и, наконец, несмотря на резолюцию, поставленную на обложке «дела Чокаева» самим Дитрихом: «Отнесен к группе “С”. При чрезвычайных обстоятельствах применить приказ 632-Ф». И даже несмотря на последнюю приписку, сделанную в 1940 году в преддверии страшных событий для Франции: «Вторая очередь. Не позднее 48 часов!»

      Это был уже приказ. А он жил – агент «Сикрет интеллидженс сервис», лидер туркестанских националистов Мустафа Чокаев. Жил в нетипичном, как называл такое состояние противника Дитрих. Жил и не сдавался.

      Возможно, потому не сдавался, что не знал о приговоре гестапо. А когда узнал, то принцип Дитриха осуществился, и осуществился блестяще. Еще не истекли 48 часов с момента взятия Парижа, как к особняку на Сюр ля Мер, тихой зеленой улице Нажанта, подошла крытая машина и из нее выскочили двое эсэсовцев.

      – Вы арестованы!

      Неволя… Неволя, о которой иногда думал Чокаев, как о чем-то возможном, даже обязательном для политического деятеля и иностранного агента, но далеком, существующем лишь предположительно, а не реально. Сложная, полная внезапностей и огорчений жизнь эмигранта ко многому приучила его, со многими сталкивала, однако терять свободу ему не приходилось.

      В те же не истекшие еще 48 часов Чокаев оказался в Париже и вместе со многими французами и не французами был водворен в центральную тюрьму. Одежда узника не шла к Чокаеву и не понравилась ему. Торопливее других предателей из числа националистов он подписал обязательство о сотрудничестве с гитлеровцами. На размышление Чокаеву дали двадцать четыре часа, а уже