Ангел в петле. Дмитрий Агалаков

размотал белый шарф, вновь сверкнув булавкой, но на этот раз изумрудной; разулся.

      – Можно пройти? – спросил он.

      – Конечно, Принц, – сказав это, Дмитрий Павлович улыбнулся.

      – Не забыли? – усмехнулся гость, проходя в комнату.

      – Куда уж тут!

      Вскоре бутылки чинно встали плечом к плечу на журнальном столике, из холодильника хозяином была извлечена банка килек в томате, нарезан хлеб и остатки лимона. А вместе с этим на столике появились и широкие бокалы, хранившиеся для особых случаев. Их выход на маленькую сцену вызвал одобрительный кивок гостя.

      – Вы говорили, что вы журналист? – прохаживаясь по комнате, разглядывая пыльные репродукции на стенах, проговорил гость. – О чем сейчас пишите?

      – Так, об одном меценате, которому здорово повезло, – усаживаясь в кресло, проговорил Дмитрий Павлович. – Садитесь, прошу вас… В провинции родился художник – гений, как теперь говорят о нем искусствоведы всех стран и континентов…

      Замолчав, он прицелился глазами на бутылку: она была хороша. Принц сел напротив и, зацепив вилкой помятую кильку, положил ее на ломтик черного хлеба. Гость поднес бутерброд к нервным ноздрям и сладко зажмурился.

      – Продолжайте, – пропел он, – продолжайте, Дмитрий Павлович…

      Хозяин открыл коньяк, разлил его по бокалам и продолжал:

      – Писал он себе картины, никуда не выезжал. Человеком он был, мягко говоря, странным. Одним словом, не от мира сего. И вот однажды в провинциальном городишке оказался по своим делам бизнесмен средней руки. А помимо прочего – любитель искусства. Так сказать, бизнесмен нового типа.

      – О, я это очень хорошо понимаю, – кивнул Принц. – И что же дальше?

      – Как рассказывает в своих опубликованных воспоминаниях счастливчик, все случилось весьма курьезно. Была весна, апрель, полдень. Федор Игнатьев, этот самый меценат, возвращался на казенной «Волге» – через предместья – в город. На восемьдесят шестом километре он остановился – решил выкурить сигарету. Вышел на обочину, отыскал дорожку, прошел по ней метров сто. Речка-гадючка, еще подо льдом. И там, недалеко от берега, увидел большую папку, альбом. Брошенный, как видно, недавно, потому что едва только стал намокать по краям. Игнатьев его поднял. И вот он, перст судьбы! Открывает Игнатьев папку, а там акварели. Подмоченные, кое-где испачканные. Но разве может испачкать грязь настоящее искусство? Он увозит папку домой и уже там раскладывает листы на полу. На следующий день Игнатьев едет на станцию Барятинскую, идет первым делом в библиотеку и спрашивает: чьи это могут быть рисунки? И старая библиотекарша ему отвечает: ой, а не Илюши ли они Инокова? Есть у нас такой странный мальчик, художник. Посмотрите в читальном зале, там есть несколько его работ. Игнатьев заходит в читальный зал, смотрит на одну из стен и сразу понимает: это он! Через четверть часа Игнатьев уже в маленьком дворике, который охраняет однорукий гипсовый пионер. Он заходит в подъезд трехэтажного дома, почти барака, звонит в дверь номер один. И открывает ему… сам мастер. Как все просто: