Али Бабаев и сорок покойников. Михаил Ахманов

отменно, освоив приготовление харчо, плова и люля-кебаба.

      Две живые души скрашивали одиночество, и все же Бабаев тосковал. Странно, но прежде тоска в его сердце не гостила – в своих зарубежных вояжах он вспоминал о родине без печали, с гордостью человека, несущего тяжкий, но необходимый крест. Родина была крепкой опорой, и мыслилась ему как нечто мощное и светлое, прочное и неделимое. Родина была огромна – шестая часть суши, что простиралась от южных гор до северных морей. И эта Родина принадлежала ему, Али Бабаеву, и сотням миллионов других людей, честных мирных тружеников, нуждавшихся в его защите. Он, боец невидимого фронта, старался их защитить. Собственно, ради этого он жертвовал всем семьей, любовью, нормальной жизнью, своими нерожденными детьми. И вот он вернулся на Родину, пусть не такую большую, как прежде, зато до одурения свободную, вернулся и узнал, что нищих здесь больше, чем в Багдаде, что учителя с врачами служат в охранниках, и что сам он, Али Бабаев, – лицо кавказской национальности…

      Ему захотелось увидеть Нину – страстно, до боли в сердце. Нина была как якорь, заброшенный в прошлое, неизменный якорь в переменившемся мире.

      Али Саргонович доел кебаб, напился чаю и сказал Гутытку:

      – Завтра у нас выходной и послезавтра тоже. В Тулу поедем, Гут. Все трое.

      – На митинг, Бабай?

      – Нет. Я же сказал – выходной. Отдыхать будем. В ресторан пойдем, в театр, в парке погуляем.

      – А почему не в Москве? Москва хороший город. Мне нравится. Ресторанов много, театров много, и парк тоже есть.

      – Почему, почему… – пробурчал Бабаев. – Ты, джадид, уже месяц в Москве, пора и с окрестностями познакомиться. Недаром у арабов сказано: увидев Мекку, отправляйся в Медину.

      Гутытку наморщил лоб, задумался, потом глаза его хитро блестнули:

      – Ты иногда спишь беспокойно, Бабай, кричишь то на арабском, то на персидском. Непонятное кричишь, но одно слово я понял: Нина. К ней в Тулу поедем?

      – Догадливый! – сказал Бабаев. – Ну, тогда понимаешь: ночевать тебе в гостинице.

      – А Кабул?

      – Кабул мне не помешает.

      Выехали утром, на сером «жигуленке», который Бабаев собирался заменить на что-то более престижное, да так и не собрался. Али Саргонович у руля, рядом – Гутытку, а на заднем сидении Кабул, тут же уснувший после сытного завтрака. Отстояли положенное в заторах, выбрались на Тульское шоссе, и тут Бабаев ударил по газам, выжал из машины сотню с гаком. Водитель он был опытный, ездил на всем, что движется, от ишака и верблюда до вертолета. Понеслись мимо леса и поля, сады и луга, ельники и березовые рощи, щеголеватые дачные поселки и деревушки с вросшими в землю избами. Гутытку, полюбовавшись на это зеленое изобилие, вздохнул мечтательно и сказал:

      – Не тундра однако. Красиво! А под Багдадом тоже так?

      – Под Багдадом персиковые сады, – ответил Бабаев. И добавил: – Были.

      Гутытку снова вздохнул.

      – Счастливый ты, Бабай. В таких местах бывал, такие видел чудеса! Багдад видел, Каир видел,