Фартовый чекист. Евгений Сухов

ни месту, где собирались суровые люди, рыцари революции, не знающие ни отдыха, ни комфорта.

      Это был крепкий высокий господин. Сидорчук даже мысленно не мог назвать его иначе! На породистом круглом лице красовались густые холеные усы, простиравшиеся до розовых щек. Лоб высокий с глубокими залысинами. Глаза смотрели добродушно, но с некоторой хитрецой, словно господин знал об окружающих что-то такое, о чем они сами ни за что не сказали бы. Наряжен он был в приличный, хотя порядком вытертый костюм, носил галстук и шляпу, то есть идеально подходил под определение «старорежимная морда». Через локоть у него было переброшено легкое летнее пальтецо, роскошь по нынешним временам необычайная.

      Но больше всего Сидорчуку не понравилось, как незнакомец держал спину. Она у него была совершенно прямая, годами натренированная на плацу. Только шашки у пояса не хватало. Вместо клинка господин держал в пальцах дымящуюся папиросу. Когда Сидорчук с ненавистью посмотрел на него, он слегка насмешливо поклонился.

      Сидорчук на это никак не отреагировал. Он давно научился сдерживать внезапные порывы, но в душе у него взметнулась такая буря, что даже в глазах потемнело.

      «Ну уж нет! – с яростью подумал Егор Тимофеевич. – Рано мне на покой. Пока вот такие поганят землю, я еще нужен! Пока не выбьем последнюю белогвардейскую сволочь, Сидорчук останется в строю, так и запишите!»

      Он даже почувствовал новый прилив сил и рванул на себя тяжелую дверь кабинета так, будто белогвардейца из седла выхватил.

      Кабинет, куда попал Сидорчук, был совсем небольшой – узкая неприбранная комната с единственным окном, у которого за конторским столом сидел худой серьезный человек лет сорока в защитном френче без знаков различий. Он услышал шум двери, поднял голову и вопросительно уставился на вошедшего.

      – Сидорчук. По телеграмме, – объяснил Егор Тимофеевич. – Прямо из Костромы. Зайцев – это ты, значит?

      – Зайцев – это я, – сказал худой человек. – Ждал тебя. Бери стул, товарищ, и садись поближе. Разговор у нас длинный будет.

      Он говорил медленно, с задержками, словно мучительно припоминал каждое слово. Над левым ухом среди темно-русых волос белел застарелый шрам, вероятно, от сабельного удара.

      «Этот пороху понюхал, – с удовлетворением подумал Сидорчук. – Наш человек, геройский. Только, видать, головой контуженный».

      – Ну и как там, в Костроме? – спросил Зайцев, вглядываясь в темное лицо Сидорчука. – Из первых рук, так сказать.

      – Да что – мутит кулак воду, – нахмурился Сидорчук. – Тень на плетень наводит. Восстанавливает крестьян против народной власти. Тут ведь дело какое? Беднота с налогом не справляется, идет на поклон к тому же кулаку – и что получается? Выходит опять то же рабство. Бедняк, он целиком от кулака зависит, кругом ему должен. Вот и пляшет под его дудку. Доходит до того, что в селах массово нападают на милиционеров, уполномоченных, представителей власти. Избивают, оружие отымают. Были случаи смертоубийства. Опять же лозунг, мол, даешь