Доброволец. Дмитрий Володихин

Бог весть, чьи мы. Оттуда ушли, здесь не прижились пока. Чьи мы? Господни, да взводного. Поймешь ли, птичка? Мы и сами не очень-то пониманием, старики мы, или дети, какой ветер гонит нас, не дает осесть, пустить корни, и заставляет желать несбыточного. Каждый из тех, кто пришел сюда из Москвы 2005-го, готов принести себя в жертву, да вот беда: ни один не может до конца сформулировать, ради чего… Словно все мы – эмоции младенца, и нет еще языка, где открылось бы имя для нас.

      Воробьище не улетает.

      Никифоров с печалью в голосе за нас двоих отвечает малой птахе:

      – Мы граждане страны, которую видели только в мечтах.

      17 сентября 1919 года, поле под деревней Воронец недалеко от Орла

      – …Идем в психическую? – с воодушевлением пристает Андрюша к Алферьеву.

      Тот оборачивается и зло бросает:

      – Либо вас, юнкер, худо учили, либо вы сами не проявляли должного прилежания.

      Метров с десяти я отчетливо вижу, как багровеют уши Евсеичева.

      – Во-первых, вы забыли, как следует обращаться к офицеру по уставу, – добавляет Алферьев, – во-вторых, посмотрите вот на это. Посмотрите, посмотрите!

      Он указывает рукой неопределенно, куда-то вперед.

      – …Вы видите дистанцию до неприятельских окопов? Вы понимаете, что вон там, на холме, только человек, фатально не приспобленный для военной службы, не поставил бы батарею? Вы помните, какая почва у вас под ногами?

      Андрюша нелепо ткнул пару раз каблуком в землю.

      – …Как вы думаете, поведет ли командир полка людей в психическую атаку по такому навозу? Идите, Евсеичев.

      Я попытался подбодрить его, положил руку на плечо… но он сбросил мою руку.

      – Он прав, а я дубина стоеросовая.

      – Но обычно он не требует соблюдения уставных ритуалов, а тут взялся отчитывать тебя при всех…

      – Дураков мало цукать, их надо натягивать!

      Мне оставалось закрыть рот. Но он продолжил:

      – Поле, ровное, как плац. Глина под ногами. И какая глина, вы посмотрите, посмотрите все! Это же сущий творог! – он помолчал, переводя дыхание, и сконфуженно добавил, – я бы сам на его месте бесился: ведь многим из нашей роты сегодня придет конец.

      – Евсеичев, немедленно замолчите, – самым вежливым тоном попросил Карголомский…

      Блохин сунул руку прямо в черную жидель. Зачерпнул полную пригоршню и поднес к самым глазам.

      – Та не-ет. Какая глина? Не усякая ж земля глина-от. Жирная… Родит хлебу по сам-пять, по сам-шесь, а то и по сам-десять… Рай им тут, орловским-от. Рай и царсвие небесное.

      Он стряхнул шматок рая под ноги.

      Мы вышли с опушки леса, построить редкими цепями и медленно пошли на «товарищей». Четыре шага, на пятый – выдергивание сапога из вязкой массы. Четыре шага, на пятый – выдергивание сапога… Епифаньев дергает ногой, с носка срывается трехфунтовый ком земли, взлетает над строем и шлепается в лужу перед самым моим носом. Грязь хлещет мне в лицо.

      Над полем стоит легкий туман. Не видно,