Человек у руля. Нина Стиббе

м, читал газету. Уверенный, что сковорода горячая, он взвизгнул, как девчонка, и свалился со стула. Сковорода не была горячей (а мама не была сумасшедшей). Некоторое время папа продолжал лежать на полу, пока мы все не отвернулись приличия ради. Потом он встал и пошел за кофе. Но не успел он взять кофейник, как мама на него набросилась, они поскользнулись на обрывках мокрой «Дейли телеграф», упали и начали кататься по полу. Вначале было не страшно, похоже на драку на детской площадке, но потом папа сжал мамину шею своими большими белыми руками, а у мамы с ноги соскочила туфля – ну точно как в рассказе с убийством или в сказке. Я очень хотела, чтобы она сбросила папу, как дзюдоистка, и наступила ему на горло оставшейся туфлей, но вмешалась миссис Лант и разжала папе пальцы.

      А тут как раз наступило 8:30, и папин шофер (Кеннет – он жил в домике рядом с нашим особняком) загудел и увез папу в офис на «даймлере». Папа уехал в ярости, весь растрепанный, в мокрой рубашке. Мама пригладила платье руками и налила себе скотч с имбирным элем. Она не подошла к столу, накрытому к завтраку, она не улыбалась, и не плакала, и не смотрела на нас, а просто стояла у буфета в одной туфле, погрузившись в свои мысли.

      Позавтракали мы печеньем – все остальное погибло во время беспорядков (по словам миссис Лант). В те времена люди не забивали кладовку продуктами. Продукты покупали каждый день. Миссис Лант покупала.

      Как я уже сказала, мама стояла, опершись на буфет, и думала, и когда она прикончила свой напиток, ей явно пришла в голову какая-то мысль и она тотчас же бросилась в прихожую. Она набирала номер, а мы, взбудораженные случившимся, внимательно прислушивались: интересно, с кем это она вдруг решила поговорить? Миссис Лант не пыталась отвлечь нас болтовней, а замерла у двери, тоже прислушиваясь. Она даже приложила палец к губам.

      Я подумала, что мама, наверное, звонит в полицию или этому мужчине по имени Фил. Но на самом деле она просто отменила доставку угля.

      – Ну тогда договорились, – сказала она подрагивающим, но решительным голосом. – Я заплачу в конце недели.

      Еще одно разочарование для нас.

      Родители любили, чтобы в камине всегда горел огонь, и не разжигали его только в самую жару. Папа предпочитал уголь, он смотрел на оранжевое пламя, пока его щеки не покрывались пятнами, а глаза не переставали моргать. Маме больше нравились дрова – нравилось, как огоньки пляшут вокруг распадающегося бревна, вот в таком духе. Уголь она не любила, не любила его влажную черноту, что мерцала в зияющей пасти ведерка. И она терпеть не могла золу от угля, зола повисала в воздухе черной пылью после того, как миссис Лант почистит очаг, в отличие от более послушной древесной золы. Все это мы знали, потому что мама написала стихотворение, в котором содержались все приведенные выше образы. Кроме того, она невзлюбила угольщика, когда увидела, как он писает на клумбу. Она бы не возражала, вот только он специально целился в календулу и прибил ее к земле.

      Этот образ она в стихотворение не включила, но пожаловалась папе, который сказал: «Подумаешь, парню надо было пописать». А потом смеха ради втянул в обсуждение миссис Лант: «А вам приходилось видеть, как облегчается угольщик, миссис Л.?» – спросил он. И миссис Лант охнула, как леди в ситкоме, и умчалась, что-то бормоча себе под нос.

      Вот так вот. Угольщик больше не приходил, и мы перешли на дрова, которые молочник подвозил на своем дребезжащем открытом фургоне прямо к дому, кружа по дорожке, словно катался на карусели, при этом содержимое тележки едва не выпадало сбоку. А кроме того, он насвистывал сквозь зубы и обожал нашего лабрадора Дебби.

      Миссис Лант сказала, что все это прекрасно, но дрова нужно складывать в поленницу и держать в сухости (но не пересушивать), а еще в них любит селиться всякая живность, которая может напугать до полусмерти. В то время как уголь для жизни непригоден, и все с ним просто и понятно. Мама напомнила ей о писающем угольщике и осталась на своих боевых позициях.

      И я подумала, что переходом на дрова все и закончится. Но сестра так не думала. Она беспокоилась по поводу того, что папа все не возвращается, и время от времени донимала меня – проверяла, начала ли и я беспокоиться. Как будто рано или поздно мне полагалось непременно обеспокоиться. Очень она старалась заразить меня своей тревогой.

      – Без него мама 100 % чокнется, – сказала сестра. – Давай молиться, чтобы он поскорее вернулся домой и чтобы они не разошлись.

      – Они не разойдутся, – ответила я.

      – А я готова поспорить, что разойдутся. Между ними нет ничего общего, они как вода и камень, – сказала сестра.

      Я с ней не согласилась. По-моему, они просто разные виды воды (или камня). По мне, так между ними было много общего. Внешне они похожи, оба обожают поджаренный хлеб, и походка у них одинаковая, с пятки на носок, оба любят Айрис Мердок, и оба одинаково покашливают – будто очень быстро произносят слово «камин». На самом деле можно перечислять и перечислять, но я ничего из этого не сказала сестре, потому что никакого особого вывода из этого списка вроде и не следовало.

      Правда, я сказала: «Они оба любят сидеть у горящего камина». И тут мы снова вернулись к угольщику.

      Мама