Быть здесь – уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер. Мари Дарьесек

on>

      Быть здесь – уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер

I

      Она была здесь – на Земле и в этом доме.

      В ее доме для посетителей открыты три комнаты. Они огорожены красными бархатными канатами. На мольберте стоит репродукция ее последней картины, букет подсолнухов и мальв.

      Она писала не только цветы.

      За серой дверью, запертой на ключ, была лестница на второй этаж – там мне мерещились призраки. А если выйти из дома, можно было увидеть Паулу и Отто, Модерзон-Беккеров. Одетые в нелепо стилизованные костюмы, они – не призраки, а монстры – смотрели из окна своего дома мертвых, поверх улицы, поверх нас, живых. Пара восковых манекенов, двухголовый уродец в окне этого милого строения из желтого дерева.

⁂

      Не будем лукавить, здесь и чудо, и ужас: ужас ее истории (если жизнь человека уместно называть историей): умереть в тридцать один год, когда впереди еще столько не сделано, с младенцем восемнадцати дней от роду на руках.

      И ее могила ужасна. Она находится в Ворпсведе, пряничной туристической деревушке. В эдаком Барбизоне[1] Северной Германии. Памятник для нее сваял Бернгард Хётгер, друг Паулы. Это огромный монумент из гранита и кирпичей. Полуобнаженная женщина, крупнее, чем в жизни, на животе – голый младенец. Как будто и ребенок умер, но это не так: Матильда Модерзон прожила девяносто один год. Памятник уже потрепан временем, ветром и снегом Ворпсведе.

      Двадцать четвертого февраля 1902 года, за пять лет до смерти, Паула Модерзон-Беккер писала в своем дневнике: «Я часто думаю о своей могиле… Над ней не должно быть холма. Хватит простого прямоугольного участка, с белыми гвоздиками по краям. А вокруг гвоздик пусть идет скромная гравиевая дорожка, тоже окруженная гвоздиками, и простая деревянная ограда, за ней – заросли шиповника. В ограде была бы небольшая калитка для тех, кто придет меня навестить, а в глубине – маленькая тихая скамейка, чтобы можно было посидеть. Пусть меня похоронят на кладбище за нашей церковью в Ворпсведе, у изгороди, из-за которой открывается вид на поля (в старой части, на другом конце). Может быть, еще два куста можжевельника в изголовье могилы, а между ними – табличка из черного дерева с одним только моим именем, без даты, без лишних слов. Вот это было бы хорошо… Может, еще стоит добавить горшок, чтобы люди могли оставлять свежие цветы».

      Те, кто приходят ее навестить, оставляют цветы между ног ребенка. У могилы и правда растет шиповник, как и другие кусты. В эпитафии, выбитой в граните, выделено слово GOTT (бог) – заглавными буквами. Мой друг, говорящий по-немецки, узнает библейский стих, это Послание к Римлянам, 8:28: «любящим БОГА ‹…› всё содействует ко благу». На могиле той, что поминала Бога, только когда читала Ницше.

      Странно ли в двадцать шесть лет задумываться о могиле? Отто потерял свою первую молодую жену; не было ли новой молодой жене не по себе, когда она сочеталась браком с этим вдовцом? «Я принесла вереск на могилу женщины, которую он однажды назвал своей возлюбленной».

      «Предчувствия» Паулы воплотились в романтических персонажах, Девушке и Смерти. Рассказывая о картинах, которые она хотела бы написать, совсем юная Паула никогда не упоминала ни танцы, ни похороны, ни яркий белый, ни приглушенный красный… «Если бы только любовь распустилась для меня до того, как я уйду; если бы я могла написать три прекрасные картины, я бы упокоилась с радостью, с цветами в волосах».

⁂

      Паула вечно молода. От нее осталась лишь дюжина фотографий.

      Хрупкая, тонкая. Круглые щеки. Веснушки. Свободный пучок, пробор посередине. «Цвета флорентийского золота», – скажет Рильке о ее волосах.

      Ее лучшая подруга, Клара Вестхофф, записала свои воспоминания об их встрече в сентябре 1898 года: «Она держала на коленях медный чайник, который собиралась починить перед переездом. Она сидела на табурете для моделей и смотрела, как я работаю. Чайник был такого же цвета, что и ее прекрасные густые волосы ‹…›, оттеняя ее подвижное, искрящееся лицо и тонко очерченный нос с трогательной горбинкой. Она поднимала голову, и выражение удовольствия словно поднималось на поверхность, а в ее глубоких темных глазах светились ум и радость».

⁂

      Воскресенье, август 1900 года, подруги вместе; вечер, Паула пытается читать, но часто поднимает глаза: погода слишком хороша, жизнь слишком прекрасна, нужно идти танцевать. Но куда? Две девушки в белых платьях, прикрывающих лодыжки, с короткими рукавами и завышенными талиями бродят по пустынной деревне. Небо над Ворпсведе красное. Над плоским пейзажем возвышается холм с церковью. Вдруг идея – они взбираются на колокольню, хватаются за канаты и звонят в колокола: в маленький и в большой.

      Это скандал. Школьный учитель подбегает, но, завидев, кто это, разворачивается: две молодые мещанки, две художницы! Запыхавшийся пастор шипит: «Sacrosanctum!»[2] В церкви собирается небольшая толпа. Чета Брюнйесов, которым принадлежит мастерская Паулы, изобретает алиби: «Фройляйн Вестхофф и фройляйн Беккер? Это невозможно, они были в Бремене!» Фермер Мартин Финке клянется, что отдал бы пять су, чтобы увидеть это своими глазами. А маленькая

1

Деревня в лесу Фонтенбло, полюбившаяся французским пейзажистам, которые часто выезжали сюда на пленэры.

2

Боже святый!