Князь Диодор. Николай Басов

даже, наполняя воздух шумом, нескончаемым гамом то ли голосов человеческих, то ли общим басовитым звуком города, как и все остальное, малознакомым, словно и не бывал князь тут прежде, словно не живал на Миркве сызмальства.

      Стырь смотрел, смотрел на все, да и начал:

      – Князюшка, надоть бы не через город ехать. Тут же яблоку негде упасть, тут же конь копыто не опустит, чтобы не ступить во что-нибудь… непотребное.

      – Молчи, – попросил его князь.

      – А ты заметил, какие сабельки эти свитские теперь носят, ровно и не сабля, а так… Шпажонка, которой только капусту шинковать, и то, думаю, на первом кочне согнется.

      – Они же не для боя их носят, а для формы.

      – И я о том же, князь мой, все тут какое-то… не для жизни и не для пользы. – Стырь вздыхал, почти как его Огл, протяжно и с паром от вечернего морозца. – Ох, и за все это мы там, в горах воевали, жизней не щадили ни своих, ни чужих… Знать бы ране.

      – Знаешь теперь, – отозвался князь. – И что же, в бой не пойдешь? Подашься в ватажку лихую?

      – Нет, – грустно, словно и впрямь сожалея, ответил Стырь. – Мне несподручно, я к другому привык. Не переделаться уже.

      За белыми стенами стражников уже не стало, лишь повозки неторопливо протискивались, да редкие конники проскакивали, пригибая головы, чтобы рассмотреть путь под копытами своих скакунов. Князь пробовал не пригибаться, и не сумел, все же склонился, как и прочие. Таков уж был этот город – и знаешь, что проедешь, а все же поджимаешься, привыкаешь к тесноте и толчее, а потом, чего доброго, еще и отвыкнуть не можешь даже в чистом поле.

      Снова пошли дворы знати, не главной, не такой богатой, как в Белом городе, но все же привычно, из поколение в поколение зажиточной, давно забывшей, что такое голод или нестиранная рубаха. Наконец, отыскали крепкие резные ворота, немало поплутав и рассомневавшись до того, что чуть ли не жалели, что не спросили дорогу у долгополых стрельцов, которым полагалось бы знать все дома и их жителей. Но все же князь Диодор нашел, или понадеялся, что нашел. Постучал сильно, кулаком, не спешиваясь.

      За воротами сразу принялись гавкать собаки, и кто-то закричал. А князь, помимо прочего, отвык уже от деланной грубости слуг, видимо, приучился к обыденной восточной мягкости, которой в мирных, не боевых условиях и горские племена не чурались. На Стыря это тоже произвело впечатление, он заговорил, не понижая голоса:

      – Князь мой, мы тут будем словно бы и не служивые даже, а так… прыщики на всей этой столичной морде.

      – Ты думай, что говоришь, Стырь, – бросил ему князь, хотя и понимал, почему слуга так-то высказался.

      – Эх, если бы ты меня послушал, – не снижая голоса, продолжал свое Стырь. – Не нужно бы возвращаться, женился бы ты на той горской княжне, зажили бы…

      – Кто? – грубо запросили с той стороны ворот.

      Князь назвал себя. Ворота не отрывались еще долго, но за путниками следили, и Стырь умолк, не хотел больше высказываться. Да и куда уж больше?

      Ворота