Увидимся в темноте. Виктория Платова

знаешь, что не пронесет. – Вяткин опрокинул в себя стопку водки и тихо выдохнул. – Не первый год в органах.

      – Я вообще не уверен, что это серия. Мало ли…

      – Ты себя убеждаешь или меня? Почеркушка-то серийника.

      – Поживем – увидим, Гриша.

      …Они и увидели. Спустя месяц после того, как была найдена (и так и не идентифицирована) девушка в темно-синем пальто.

      На этот раз пальто оказалось горчичного цвета.

      Не такое дорогое, как предыдущее, – не брендированное, как выразился судмедэксперт Игорь Самуилович Пасхавер, чья жена Илона как раз и торговала брендированным товаром – женским нижним бельем известных фирм.

      Не брендированное, но милое. Насыщенного горчичного цвета, свободного кроя, с большими накладными карманами и объемным воротником. То, что нужно девушке, чтобы пережить позднюю осень и раннюю весну. И уже к маю повесить пальто в шкаф и благополучно забыть о нем до середины сентября. Но был не май и не сентябрь – самое начало июня. Несколько по-настоящему изнуряющих, помноженных на дикую влажность жарких дней. Аномально жарких, но похожие дни найдутся в каждом, обычно сдержанном, питерском лете – если хорошенько покопаться. Именно в такой день Альтист снова напомнил о себе.

      И опять это было укромное местечко поблизости от оживленной трассы, рядом – тропа для любителей скандинавской ходьбы. Абсолютно безлюдная по ночам, с раннего утра она забита пенсионерами. Девушка как раз и была обнаружена пожилой супружеской парой из ближайшего санатория, специализирующегося на лечении опорно-двигательного аппарата. Брагин прибыл на место происшествия чуть позже остальных, когда мизансцена уже устаканилась сама собой. Старики – бледные, перепуганные: оно и понятно – такие испытания на склоне лет. Мужчина при этом выглядел намного более деморализованным, чем женщина. А она ничего, держится. В отличие от Вяткина, чьи заострившиеся скулы говорят лишь об одном: капитан с трудом справляется с собой и обстоятельствами.

      Капитан сидел на большом валуне лицом к Брагину. И курил, стряхивая пепел в руку. Чтобы, значица, лишний раз не мусорить на месте происшествия – оно, по мнению Вяткина, должно быть идеальным. Свободным от любых посторонних деталей, не связанных с преступлением. У любого опера со стажем существует своя теория относительно таких мест, есть она и у Вяткина. В отличие от всех прочих, попахивающая легкой инфернальностью и средней тяжести мистицизмом. Или, как выражается в подобных случаях Паша Однолет, кьеркегоровщиной. Производная от имени известного философа Серена Кьеркегора, которая, впрочем, ничего общего с ним не имеет. И в Пашиной трактовке означает лишь одно: предел научного допуска максимален, равно как и антинаучного, хочешь – верь, хочешь – нет. По Вяткину выходило, что время и пространство внутри места происшествия определенным образом консервируются, поглощая следы – самые важные, но при этом не считываемые ни одной, даже самой дотошной трасологической экспертизой. И то, что удается добыть следствию, – крохи по сравнению с законсервированным