Альфа Центавра. Сергей Дубянский

– курила она давно, ни от кого не прячась. …А, вот, ключ… – она подбросила его на ладони, – небось, от квартиры. И как она попадет домой?.. Хотя такие девочки живут с родителями, так что ничего страшного… нет, ключ и документы надо вернуть, а то западло получается… А что если самой принести и отдать – сказать, типа, нашла, да еще бабок срубить? Заплатит – куда она денется!.. А вдруг мы с ней подружимся? Будем тусоваться вместе, а то ж я ни в одном клубе не была, кроме нашей гнусной «Ямы»… Блин, а если она уже в ментовку заявила, и те начнут меня крутить – где нашла, как нашла, на какой-нибудь детектор лжи потащат, и сяду из-за ерунды. Нет, жадность всегда фраеров губит – лучше незаметно подбросить в почтовый ящик, сумку выкинуть, телефон продать, а деньги, они не пахнут; и концы в воду…

      – Олеська, жрать-то, небось, хочешь? – послышался за дверью голос отчима.

      Когда, по совершенно неведомым причинам, на него нисходило хорошее настроение, он таким образом демонстрировал свою заботу, и Олеся (если не «выступала», конечно) могла спокойно сидеть вместе с ним за одним столом. Правда, был маленький нюанс – если один раз отказаться или сказать, к примеру, «я потом», второго предложения не последует. …Ну, и фиг с ним! – Олеся достала из опустевшего пакета пирожок, – завтра пойду в «Макдоналдс» и нажрусь чего захочу, чем хавать ваши макароны…

      – А ты сам как думаешь! – то ли спросила, то ли ответила она, хотя давно уяснила, что отчим не воспринимает таких сложных мыслительных заданий; естественно, он сорвался:

      – Чего я должен думать! Я спрашиваю, а ты отвечай, дура!

      – Да, хочу! Но не хочу видеть твою рожу!

      – Ну, тогда как хочешь…

      Скрип половиц стал удаляться, но тут отодвинулся стул, звякнула ложка и через минуту раздался негромкий стук в дверь. Это могла быть только мать, поэтому Олеся поспешно сгребла трофеи обратно в сумку и сунув ее под диван, подняла предохранитель замка.

      Мать, похоже, так и не притронулась к стакану; что на нее нашло, неизвестно, но все равно это не могло стать поводом, бросаться ей на шею.

      – Котлета с макаронами, – она поставила тарелку, – хорошие…

      – Вижу, – хотя котлета была дешевым полуфабрикатом и даже не пахла мясом, а макароны слиплись в комок, все-таки это было лучше пирожка, и Олеся принялась есть.

      Мать долго смотрела на нее, а потом присела на диван, который был старше дочери.

      – Зачем ты так? Он же старается… ну, такой он человек…

      «Кто, он человек?..» – чуть не выпалила Олеся, но тогда б пришлось объяснять, что этот урод сделал с ней несколько лет назад; а если она ничего не сказала тогда, то какой смысл говорить сейчас – все равно никто не поверит, а только решат, что по детскому недоумию она хочет так упрятать отчима обратно в тюрьму. Поэтому Олеся ела молча; обычно мать, тяжело вздохнув, уходила, не имея более весомых аргументов, но сегодня вдруг сказала:

      – Это я во всем виновата… – что крылось в ее признании, неизвестно –