Из ворон в страусы и обратно. Анна Яковлева

локольчиком, явно пробился на свет божий из полуподвала.

      Разложив раскладушку, Неонила растянулась на ней (ноги выступали за край сантиметров на двадцать) и, пристроив острые локти под голову, принялась сквозь прищур, затуманенным взором рассматривать бабушкину коллекцию ирисов.

      Разомлевшие в знойном мареве, лепестки расплылись и превратились в пятна, пятна слились, создавая нежнейшие расцветки.

      Персидский индиго переходил в ультрамарин, менялся на лавандовый и абрикосовый с вкраплениями кремового. К синему примыкали пятна светлого баклажана, баклажан соседствовал с кляксами цвета папайи. Светлый беж и светлая фиалка брали в кольцо нежнейший персик – если бы эти цвета перенести на ткань, она получилась бы невероятной.

      С майского цветника Нилка уже сделала несколько вполне приличных акварелей. В июне зацветут пионы и дельфиниумы. В июле – розы и лилии… Нилка и с них сделает эскизы.

      И так до самого последнего цветка в конце осени. Что там у бабушки заколосится по осени? Хризантемы и очитки. Эти будут цвести в красной гамме: от терракоты и кармина до фалунского красного, бордо и каштанового.

      Сердце Неонилы сладко заныло, а в животе зазвенело от восторга. Осенью ее здесь уже не будет.

      Осенью она будет далеко-далеко, в сотнях километров от их рабочего поселка, который объезжают стороной даже Лолита и Наталья Королева (филармония только успевает расклеивать и срывать объявления об их концертах).

      Не говоря уже о группе «Нервы» – эти вообще не подозревают о существовании поселка.

      Осенью она будет…

      Вопль с улицы спугнул Нилины грезы, разорвал тишину и взвился над маревом.

      – Ах ты, выродок! Ах ты, ирод проклятущий! – вопил женский голос. – Чтоб тебя на куски разорвало! Что ж ты делаешь, сучонок?

      Неонила стартовала с раскладушки и в несколько прыжков оказалась у тесового забора.

      Забор был высоким, около двух метров, пришлось вскарабкаться на поперечину. Над плотно пригнанными досками открывался вид на перекресток и дорожный знак над ним.

      В окружении поселковой босоногой ребятни от дома к перекрестку, потрясая кулаками, неслась Федоровна – бабушкина соседка. В овражке рядом с дорогой кувыркались два тела. По некоторым признакам (ярко-голубой гавайке) это был Колька Лычкин. Его соперником мог быть только придурочный сынок Федоровны Славка Худяков – прилипала и зануда.

      – Ведьма бесстыжая, – приметив над забором панаму Неонилы, завопила Федоровна, – любуешься на дела рук своих? Стравила парней и радуешься? Тьфу! Что они только в тебе нашли? Соплей перешибешь, ни кожи ни рожи.

      – Сама ведьма, – буркнула Нила и спрыгнула с поперечины. Упрек она пропустила мимо ушей, а вот замечание о коже Нилку больно ранило.

      Бледная, с переходом в зелень, кожа была ее крестом, ее непреходящим кошмаром.

      …Проторчав на огороде час, Нилка с пристрастием оглядела себя: организм категорически не желал приобретать шоколадный оттенок.

      Солнечный свет отражался от худосочного тельца, а так хотелось быть похожей на сексапильную Уитни Хьюстон времен «Телохранителя» – любимого бабушкиного фильма.

      – Неонила! – Голос бабушки вывел Неонилу из мрачной созерцательности. – Быстро обедать!

      Обед – еще один ужасный ужас, непреходящий кошмар, пытка с пристрастием.

      Нила метнулась в дом, прошмыгнула в спальню за шортами и майкой и была поймана с поличным.

      – Куда это ты намылилась? – медовым голосом поинтересовалась бабуля, появляясь в дверях.

      – Обедать, – не моргнув глазом соврала Нилка и почувствовала, как кровь медленно приливает к лицу. Под светлой кожей она поднялась до корней волос и не оставила ни единого шанса – вот так всегда. Собственная кожа свидетельствовала против Нилки и выдавала с головой.

      Бабушка – святая душа – сделала вид, что не видит состояния внучки.

      – Знаю я тебя, – погрозила она пальцем, – удрать хотела. Не выйдет. Пока не поешь – никуда не пущу.

      – Ба! – Нилка приготовилась к затяжной позиционной войне. – Я есть не буду. Не хочу.

      – Как это не буду? Как это не хочу? А кому я готовила? – Это был последний аргумент. После этого бабушка обычно резко меняла стиль правления – либеральную демократию на военную хунту.

      – Я не хочу есть! Ты меня раскормишь! Ты хочешь, чтобы я такой, как ты, стала?

      – Тебе до меня, как до Киева раком, – отрезала Катерина Мироновна, – марш за стол. И не надейся, что я, как твои родители, забуду тебя покормить. Борщ съешь – и за учебники.

      – Ненавижу борщ! – с чувством произнесла Нила и передернула плечами. – Ненавижу есть!

      – Ноги протянешь, – припугнула Катерина Мироновна, приобняв внучку.

      – Не протяну! Мне нельзя поправляться, – пошла на хитрость Нила, – может, я хочу манекенщицей стать.

      Морщинки на бабушкином лице разбежались.

      – Поганка ты бледная, а не манекенщица.

      Поганка,