Черное платье на десерт. Анна Данилова

успокаивала себя тем, что только двое – я и Изольда – знают, где Варнава; а что мне еще оставалось делать?

      Покачиваясь от слабости и нервничая, я вошла в бар и почти сразу же увидела сидящего на своем месте Варнаву. Вот только одет он был уже не в черное, а в простые джинсы и синюю джинсовую куртку, в отвороте которой я успела разглядеть слой бинта.

      – Привет. – Я взгромоздилась на табурет, обтянутый рыжей кожей, и, боясь посмотреть на Варнаву, приняла из его рук рюмку с водкой, в которой плавал кусочек лимона.

      – Привет. Ты как, жива? Я рад, что нашел тебя.

      – Чего ты сбежал из больницы? – Я говорила чуть слышно, чтобы даже стоящий довольно близко от нас бармен не смог разобрать ни слова.

      – Не хотел расспросов милиции. Мне это ни к чему. Стреляли в меня по ошибке – другого объяснения найти не могу. Я никому ничего не должен, с женщинами у меня все просто – я не имею дел с замужними… Но все это ерунда. Вот скажи, сколько времени я отсутствовал дома?

      – Часа четыре, если вместе с больницей и кладбищем…

      – Так вот: за эти четыре часа я стал нищим, как церковная мышь.

      – Как это?

      – В моей квартире живут чужие люди, другие мои квартиры, большой дом в Лесном поселке и все мои машины – проданы.

      Я только сейчас поняла, что Варнава пьян.

      – Все это ерунда, такого не может быть. Должно быть все документально оформлено, везде на купчих должна стоять твоя подпись, ты что, маленький, ничего не знаешь?

      – У меня в регистрационной палате есть знакомая… Шмакова. Когда я узнал, что моя квартира, та самая, в которой ты была еще утром, уже НЕ МОЯ, что она продана, я сразу же поехал к ней в регистрационную палату, вызвал ее и попросил узнать, что, собственно, произошло. Ведь меня даже на порог не пустили… Я бы эту бабу размазал по стенке, но у меня тогда мухи перед глазами мелькали, я едва доехал до Шмаковой…

      – Короче. – Меня разбирали любопытство и страх – два чувства, которые вызывали слабость в животе, но являлись моими основными чувствами вообще, не говоря, конечно, о любви. – Ты видел эти документы?

      – Все дело в доверенности. В генеральной доверенности, которую я, оказывается, дал какому-то Блюмеру Льву Борисовичу. Но я даже не представляю, кто это такой! – Варнава смахнул пустую рюмку на пол. На нас уже оглядывались. – От Шмаковой я узнал, что она сама была в шоке, когда какой-то Блюмер от моего имени продал все к чертовой матери…

      – Ты шутишь, такого не бывает…

      – Знаешь, как меня встретила Шмакова, когда я к ней пришел? Первое, что я услышал от нее, было: «Во что ты влип? Что с тобой случилось? Кому ты так задолжал?» Представляешь? А я никому, повторяю, ничего не должен. Я работал, у меня были акции табачной фабрики, магазины, но только не здесь, на юге… Потом я приехал сюда с деньгами и обосновался здесь. Юг не для меня, там слишком влажно… Хорошо, что там у меня еще что-то осталось… Хотя я уже ни в чем не уверен…

      – Я могу узнать, кто такой Блюмер, если это тебе нужно.

      – Конечно,