ЯТАМБЫЛ. Владимир Шибаев

подрабатываете, пасете тело, так сказать? – прищурился инвалид детства… – На детских неожиданностях?

      – Чем же плохо? Ясли-сад высшего пошиба, образцовый, по-нынешнему почти рай. Углубленное изучение всех наипервейших предметов, как то: ярких и наилучших заморских игрушек, проверенных новых лекарств, восьми языков, включая мертвые и родные. Потом – манерных и вольных танцев, пахучих душей, синхронных плаваний и шевелений воды, церемонных чаепитий и еще черт знает чего, включая дневной просмотр снов, историю туземных масок и форм подачи знаков неудовольствия или опорожнения. Каково тут детишкам не вырасти! Недурное местечко было для вольного программиста. Сутки через двое, с небольшой пропастью свободного времени для ночных, стыдно сказать – детворой оплаченных интернет-сессий с разными… Причудливыми оригиналами… всех мастей и широт… Да и бесплатная физкультура мозга, а также весьма легкий ужин, что немаловажно для разрушающейся матери природы…

      – А выпрут, найдете ямку, куда, так сказать, таланты зарыть, чтобы не одеревенели, как неотесанный Буратинка? – скривился горбун. – Может ко мне? В учреждение, так сказать.

      Лебедев оглядел невзрачного горбуна и хотел промолчать.

      – А какая работа? – вдруг нелепо и неожиданно выпрыгнуло из Степы.

      – Какую любите? – оживился горбун и, вдруг слету потеряв нелепую в грязных тряпках напыженность, обмяк, завертел ручками и затыкал. – Хочешь, приходи, солдатом будешь. Бойцом удачи, свирепым добытчиком и оруженосцем. – И горбун смешно запрыгал по грязному снегу, оттопыривая по-военному носок и тряся горбом. – Стрелять научишься, потом метиться, а потом и окапываться. Милое дело. Мозги потеряешь, зато шаг – загляденье.

      Степа невольно захохотал при виде резиновым мячиком прыгающего урода, но негромко, застенчиво прикрыв зубы, возразил:

      – Не смогу, строгая дисциплина для меня годится, как для барана вертел.

      – Ладно, – захныкал горбун и вдруг весь на глазах скукожился, ужался, стал эластичным и бархатным, как замшевая тряпочка. – Приходи, будешь милой маленькой девочкой, тихой, лучше болезненной.

      Горбун, совершенно преображенный, с кисло-сладко-гнилой улыбкой мягко завертелся горбом вокруг Степы, прижимаясь и ловко отпрыгивая, вытворяя немыслимые для сложенного косой стопкой блинов тела пируете. – Станешь иногда плакать, изредка скандалить и всегда получать сладкое, сладкое и липкое. – И горбун доверительно подлез и заглянул Степе в глаза.

      «Каков актер однако пропадает, – мелькнуло. – Или не пропадает?»

      – Да нет уж, – нерешительно отнекнулся Лебедев, несколько отстраняясь. – Из девочек я чуть вышел. Уже и в старухи собрался было поутру.

      – Ну и дурак, – вяло отвалил горбун. – Работа не пыльная, вполне оплачиваемая, подолом трясти.

      Но тут же вновь загорелся, отпрыгнул и заорал, тряся губами:

      – А хочешь, будешь у мамедок и ахметков заглавный мулла? Такой омар-лангуст в тюбетейке. Ляжет перед тобой ниц безграничное бусурманское море, тапки вместе руки врозь.